Сундук с серебром
Шрифт:
Тоне процедил сквозь зубы: «С Богом», — и долго смотрел, как она ковыляет по тропинке, ведущей к Робару. Когда Мрета скрылась за поворотом, он сплюнул, но неприятное ощущение не исчезло. Впервые он отыскал ключ от входной двери и запер дом.
Тоне и не заметил, как Анка стала выше его ростом и сильнее. Мицка же раздалась в ширину. Она была тихой, работящей и безропотно-покорной девушкой. Анка же голосом и повадками смахивала на парня. Она колола дрова, косила траву, таскала сено, как парень, и даже умела, перекликаясь, играть голосом, как парни. Когда
Тоне косился на нее, замечая, что в клецки с одной стороны шкварок положено больше, чем с другой, и та сторона, что пожирнее, повернута к Анке. Мицка хватала миску и поворачивала ее так, чтобы шкварки оказывались перед отцом. Анке кровь бросалась в лицо, она стукала сестру ложкой, а та принималась плакать.
— Будет когда-нибудь тихо? — ворчал отец. — Постыдились бы!
В пору девичества сестры вступили одновременно: глаза их засветились беспокойным блеском. Они вертелись перед зеркалом величиной с ладонь, тщательно причесывались, даже умываться стали чаще. По воскресеньям шли в церковь, разрядившись в пух и прах. После службы обе теперь задерживались в селе дольше, чем прежде. На новые платья, белые передники и головные платки пошло немало талеров из расписного сундука.
По субботним вечерам и по воскресеньям вокруг дома бывало оживление. Из деревни приходили парни, иногда заглядывали в избу, шутили и смеялись с девушками и наконец уходили. После долгих лет безмолвия в этом безлюдье повеяло жизнью и стало шумно.
Тоне все видел и слышал и тихонько усмехался в усы.
— Отдадите вы за меня вашу Анку? — спросил его однажды наполовину в шутку, наполовину всерьез один из парней.
— Если она захочет, почему бы и не отдать? Одной из них так и так придется уходить из дому.
— Только не мне, — бросила Анка.
Мицка поглядела на отца и промолчала.
Несмотря на разницу характеров, сестры ни разу не поссорились по-настоящему. Может быть, благодаря покладистому нраву Мицки, которая всегда уступала Анке без грубых слов, плача или драки. Только в одном они не могли сойтись. Когда разговор заходил о том, которая из них должна будет после замужества переселиться в дом мужа, глаза обеих загорались одинаковым упорством.
— Ну, ясно же, — говорила Анка. — Старшая останется дома, а младшая пойдет к мужу.
— Смотри-ка! Может, ты и есть старшая?
Они знали, что по возрасту одинаковы, но постоянно забывали об этом. Мицка считала себя старшей из-за своей дородности, а Анка, выросшая почти под потолок, считала это доказательством своего старшинства. Она и в самом деле выглядела старше из-за мужеподобного склада своего веснушчатого лица.
— А может, ты? — кипела Анка. — Ты рехнулась, что ли?
— Уж во всяком случае, я не младше тебя. В один день родились.
Вспомнив об этом обстоятельстве, они умолкали. Мицка всем сердцем была привязана к отцу и к дому, и ей было бы невыносимо тяжело расстаться с родным очагом. Анка же была точно отравлена мыслью о талерах, спрятанных в сундуке. Если она уйдет из дому, ей дадут только приданое. Если останется, то после смерти отца сундук перейдет к ней
— А может, я и правда старше тебя?
— Это как же, хотела бы я знать?
— Не могли же мы сразу обе родиться. Поняла?
— Ладно, — решила Мицка, — спросим отца!
За ужином они несколько раз подталкивали друг друга локтем, но ни одна не решалась заговорить первой.
— Ну, что у вас там еще? — поднял голову отец.
— Да вот нам охота знать, которая из нас родилась раньше, — отважилась Анка. — И мы решили вас спросить.
Тоне недовольно оглядел дочерей. Продолжая жевать, он раздумывал, не зная, что ответить на вопрос. Господи, они же сначала были такие махонькие и такие похожие, что он их почти не различал. Может быть, даже имена, данные им при крещении, потом перепутались.
— Понятно, одна родилась раньше другой, — сказал он. — Да только я не знаю которая. А в чем дело?
— Мы хотим знать, которая останется дома.
— Одна останется. Двум места не хватит.
— А которая?
— Та, которая захочет.
— А если мы обе хотим?
У Ерама екнуло сердце. Никогда в доме не было ссор, а сейчас он вдруг почувствовал, что добром дело не кончится. Он посмотрел на дочерей, глаза которых светились немым упорством. Это встревожило его, он облизнул ложку и со стуком положил ее на стол.
— Грызться между собой из-за этого мы не будем, — хриплым голосом сказал он. — Та, к которой раньше посватаются, пойдет из дома, а другая останется. А если кто не согласен… — И, не договорив, умолк.
Твердость отца подействовала на дочерей, они прекратили спор. Не поднимая глаз, обе молча ели, зачерпывая ложками из миски.
После этого сестры со страхом стали думать о том, что вот-вот порог дома переступит какой-нибудь жених. Но парней они все-таки не прогоняли — у обеих кипела в жилах молодая кровь. Парни из деревни приходили по ночам и стучали в окна. Ерам, который уже несколько лет спал на чердаке, снова переселился на печь. Помня собственную молодость, он не доверял дочкам. При каждом шуме он просыпался.
— Мицка! — постучал однажды кто-то в окно.
Девушки подняли головы.
— Отец спит? — спросила Мицка.
— Не знаю, — ответила Анка. И спросила парня: — Чего тебе?
— Пусть Мицка подойдет к окну.
Мицка тихонько поднялась, накрылась шалью и подошла к окну. Тоне почувствовал, как в горницу ворвалась струя холодного воздуха. Шепоту и приглушенному смеху, казалось, не будет конца. Тоне не вытерпел:
— Что там такое?
Мицка нырнула в постель и притаилась под одеялом. За открытым окном стояла неподвижная тень.
— Будет когда-нибудь покой или не будет? — повысил голос Ерам, слез с печи и запер окно.
Со двора ему ответили сердитым восклицанием.
Встав поутру, чтобы идти в лес за листьями для подстилки, Тоне не мог найти корзины ни в сарае, ни под навесом.
— Отец, гляньте-ка, — показала ему Мицка на вершину самого высокого грушевого дерева.
Все корзины и короба были привязаны к верхним веткам и качались, будто зрелые плоды.
— Вот черт! — разозлился Ерам. — Кто это начудил?