Сундук с серебром
Шрифт:
— Я ушла с места, а Ерам встретил меня на дороге и уговорил идти к нему.
— И теперь он на тебе женится? — Осойничиха не могла отделаться от некоторого недоверия.
— Мать у него померла, он остался без хозяйки, — торопливо пояснила дочь, — посватался ко мне, я и согласилась.
— Когда же свадьба?
— Как можно скорее. Недели через три, через четыре.
— Уже? Иисусе Мария! Да у нас же ничего не готово!
Сам Осойник отнесся к новости хладнокровно и некоторое время ходил по сеням, заложив руки за спину.
— Идем в горницу! — сказал он.
Он пододвинул к дочери каравай ячменного хлеба и нож;
— Ерам? — наконец заговорил он. — Он на той стороне, около Новин. Сколько у него скотины-то?
— Две коровы, телка и поросенок. Иногда еще бычка держит, а кур я уж и не считаю.
Осойник молчал: он мысленно взвешивал коров, телку и поросенка, прикидывал возможное количество кур.
— Луг у него за домом, на склоне, — снова проговорил он. — А поля поврозь раскиданы, да? — спросил он, словно от этого зависело, быть свадьбе или не быть. — А дрова откуда берет?
— Дрова из лесу, что повыше дома, прямо над лугом, — объясняла Марьянца, сметая хлебные крошки. — Один луг еще у ручья, там и большое поле…
— Гм, а картошки у него сколько родится?
— Еще есть в погребе, — ответила дочь. — И свекла с морковью тоже есть. И сено. Вполне можно было бы еще одну корову прокормить и поросенка. Вот только хлеба поменьше будет.
— И я так думаю. Дом, поди, деревянный.
— Зато теплый, — возразила Марьянца.
Осойник снова задумался.
— Не знаю, выйдет ли что из этого, — сказал он — не из внутреннего убеждения, а так, для виду, чтобы не говорили, будто он только этого и ждал.
В Марьянце все затрепетало. Даже если бы она не думала о своей беременности, она так сжилась со своей будущей ролью жены и хозяйки, что ее кровно задели слова отца, хотя она и знала, что это говорится только для виду. Кусок застрял у нее в горле, глаза налились слезами.
Отец заметил ее волнение и отвел глаза в сторону. Он уже пожалел, что так сказал, но брать свои слова назад не хотел и принялся ходить по комнате. Увидев, что дочь снова жует хлеб, он остановился.
— А в кубышке-то припрятано у него сколько-нибудь?
— Полный сундук талеров, — не подумав, брякнула Марьянца.
— Что ты сказала? — окаменел Осойник.
— Полный сундук талеров, — повторила она. И поправилась, чтобы было правдоподобней: — Уж полсундука-то наверняка будет.
Дочь смотрела так открыто, голос ее звучал так убедительно, что Осойник не посмел ни в чем усомниться. К тому же он вспомнил, что еще в молодости слышал россказни о Лесковеце и пачках банкнот.
— Ну что ж, выходи за него.
— Ладно.
У Марьянцы камень с души свалился.
— Когда он сватов пришлет?
— Так он уж меня спросил, — сказала дочь.
— И правда. Но свататься-то он все-таки придет?
— А зачем? Я так и так за него пойду.
— Все-таки пришел бы поглядеть, — стоял на своем отец. — Мы же ведь и не знакомы путем.
— Поглядеть придет, — сдалась дочь, — да и насчет приданого поговорить надо.
Осойник ходил по комнате и молчал.
— С пустыми руками-то вы меня, чай, из дому не отпустите. — У Марьянцы задрожали губы. — И телку вы мне обещали.
Отец все ходил по комнате и ответил не сразу.
— Сначала повидаемся да потолкуем, — сказал он не без запальчивости. — Цыганской свадьбы устраивать
После этих слов отец и дочь замолчали.
Свадьбу праздновали через добрый месяц. Ерам пришел к Осойнику, и тот все разглядывал жениха и засыпал его вопросами, пока не довел его до полного изнеможения. Отец пообещал дать за дочерью только сотню гульденов, а про телку и вовсе промолчал. Тогда подала голос Марьянца, пролила несколько слезинок и таким образом добилась еще сотни гульденов, телки и нескольких кур. Благодарный Тоне с нее глаз не сводил.
Говорили о веселом и шумном свадебном пире, но за неделю до свадьбы остановились на одном-единственном музыканте. Да и тот так напился в деревенской корчме, что начал безобразничать, разломал гармонику и в конце концов оказался в канаве. Таким образом, приглашенные на свадьбу лишились по его милости нескольких часов веселья, но зато сэкономили несколько гульденов.
Возвращаясь вечером домой, Тоне и Марьянца радовались, что со всем этим покончено. И только от злоязычия соседей, разочарованных скромной свадьбой, к их тихой радости примешивалась капля горечи.
— У наших детей свадьбы будут пошумнее, — утешал Тоне свою молодую.
Назавтра жизнь потекла по-прежнему, с той лишь разницей, что Тоне спал уже не на печи, а с женой на кровати. На разговоры они времени не тратили, трудясь, как тягловый скот: копали землю, чтобы засеять ее, и жали, чтобы было что есть.
От звонкого весеннего ливня до осенних заморозков, первого снега, буранов и обвалов; от подснежников, крокусов, морозника и калужниц, от сережек орешника и заячьих лапок вербы к зеленой листве и щебету птиц, к созреванию хлебов, стрекоту кузнечиков, цикад и шипению гадюк, к аромату трав и мерцанию светляков, через костры Ивановой ночи и дальше, как хмельная, валила жизнь. Мимо земляники, малины, ежевики и терна до первых черешен и груш, мимо всех этих сладких плодов с заманчивыми названиями, плодов, которые Бог рассыпает по холмам, прячет среди шипов, скрывает под листьями и громоздит за заборами, — мимо всех этих благ и красот ступает тяжелая, медлительная и натруженная нога человека, с вязкой пашни на дорогу, с крутого склона в котловину, с луговины на скалу; спина уже с утра ноет от усталости, а после полудня снова сгибается под тяжестью мешка или корзины, так что не взглянешь ни на солнце, в котором купается Плешец, ни на облака, под которыми реет орел. Вечером рука зачерпывает из миски и, едва донеся ложку до рта, устало ложится рядом с другой, пока челюсти неторопливо жуют. А в мыслях одно только завтрашнее утро, начало новой работы, которая ждет неотступно и с которой за один день не управиться.
Все это стократно было пережито Тоне и Марьянцей. Кололи дрова на колоде, укладывали сено под крышу, засыпали картошку в погреб, откармливали скотину, чтоб нагуливала жир, прибавили в сундук еще малую толику талеров; они легли на тот столбик, что сделался пониже перед свадьбой, и снова вырос после получения приданого Марьянцы и продажи коровы, которую заменила телка.
Обманывался Тоне или так оно и было? Ему казалось, что в этот год достатку в доме стало больше. Жена пополнела, выглядела еще сильнее и здоровее, чем прежде, и была мужу надежной помощницей. В разгар страды Тоне не раз с тихой благодарностью вздыхал, думая, как ему повезло, что он ее нашел.