Сундук старого принца
Шрифт:
— Вы их уже видели и видите! — последовал ответ.
— Не понимаю вас, сеньор Гонсалес.
— Герцогиня, город — да и все остальное!
— Вы хотите сказать, что все это ваши создания, сеньор?
— Да, и чтобы вы не сомневались. А вы достойны награды, я покажу вам оригинал, и вы сравните.
Он встал из-за стола и покачнулся.
— Вину не менее сотни лет! — молвил Фалькон.
— Пятьсот, — уточнил собеседник, — и сегодня мы празднуем день его рождения.
Они вышли на улицу и двинулись в ночь. Люди, встречая их, вначале улыбались, а потом,
— А та, что в тронном зале?
— То — мое творение! Двойник или, если вам угодно, копия жизни.
— Но как вам удалось?
— Я — чернокнижник, открывший в себе талант живописца! Однако пойдем назад, пока я не передумал и не оставил вас здесь вместе с герцогами де Лерма!
— Значит, и герцог здесь? Почему? — задыхаясь, спросил Фалькон.
— Вы думаете, он уступил бы мне власть и жену, если бы я попросил его об этом?
— Но зачем вы держите в тюрьме герцогиню?
— Я искал ее любви, открыл ей силу моего таланта, но она отвергла меня. Тогда я явился к ней в образе ее супруга, но вновь не нашел любви в ее сердце. Она, видно, сумасшедшая и ждет того, кого нет на свете.
Они вышли за ворота. Чернокнижник протянул руку Фалькону:
— Советую покинуть город до рассвета, иначе вас постигнет участь похуже, чем герцогов.
— Какая же?
— Вас казнят!
Еле передвигая ноги, художник перебрался через мост. Глубокий сон свалил его на землю, и он перестал что-либо чувствовать.
Утро привело Фалькона в недоумение. Город исчез, исчезла река, и оста¬лось лишь высохшее русло да голая скала, напоминающая костистую лапу.
Художнику ничего не оставалось делать, как закинуть котомку с пожитками за спину и отправиться дальше по дороге. К полудню жара усилилась, следовало подумать о привале. Он выбрал тенистый дуб и направился к нему. Там уже, разморенный солнцем, спал какой-то путник Фалькон вгляделся, и сердце его упало — то был Гонсалес де Эрейра.
Любопытство заставило художника заглянуть в резной сундучок, стоящий рядом со спящим. В нем свернулась кольцом узорчатая змейка, а рядом, на кар¬тоне, мерцало изображение вчерашнего города! Мелкие детали то сливались, то увеличивались, как если бы над картиной водили лупой. Они жили и двигались, и можно было разглядеть любой уголок, любой камешек, которые, подчиняясь взгляду, показывали самих себя.
Холодная цепкая рука легла Фалькону на плечо:
— Так вот ваша благодарность за то, что я помиловал вас, сеньор! Готовьтесь теперь к смерти!
— Но вы должны дать мне возможность защищаться! — возразил художник.
— Это не для бродяг и мошенников! — ответил Гонсалес, вытаскивая шпагу.
Вдруг
— Пора с вами кончать! — крикнул Гонсалес — и тут же напоролся на шпагу художника. Обливаясь кровью, он сел на землю.
Фалькон отбросил оружие и поспешил перевязать противника. Далее они двинулись вместе.
— Вряд ли мы до ночи найдем приют, — молвил художник.
Гонсалес посмотрел на него с упреком:
— Приют за спиной, синьор. Я только не смею воспользоваться им до заката солнца. Говорю вам еще раз, хоть вы не верите. Город помещается весь в моей картине.
И впрямь, к исходу дня он развернул свою картонку. Змейка обвила картину — и перед ними, как из-под земли, явился город, похищенный чернокнижником.
Они вошли в ворота через арочный мост и приблизились к дворцу. У порога Гонсалес указал страже пальцем на Фалькона.
— Схватить его и бросить в тюрьму. Завтра он будет казнен! У вас есть какие-нибудь пожелания, синьор?
— Да! Я просил бы поместить меня в камеру герцогини Бланки де Лерма.
— Пусть так, — устало промолвил наместник.
Только ночь провел он в тюрьме с прекрасной герцогиней, но она стоила тысячи ночей даже всей жизни. Ни Фалькону, ни Бланке не нужно было слов, чтобы понять друг друга. В обоих билось одно сердце и жила одна жизнь. Души их соединились в любви, которая была для них единственной в мире, и она раздвинула стены их тюрьмы. Они вышли в город, но не покинули его. Они пели и танцевали в тавернах, они разглядывали сокровища герцогской казны и пили волшебное вино, и те кто встречал их, становились счастливыми.
Но в час, назначенный для казни, оба пришли на площадь, чтобы вместе умереть.
Чернокнижник ждал их, и палач стоял с ним рядом.
— Прежде чем ты прикажешь поднять топор, дон Гонсалес, подними мою перчатку, если осмелишься, я бросаю тебе вызов художника и утверждаю, что твой талант ничего не стоит без колдовства! Я готов создать город, не копию, а оригинал, и он превзойдет твое искусство!
— Что ж, попробуй, — ответил чернокнижник растерянно.
И все силы души, все чудеса пережитой ночи, всю радость встречи со своей возлюбленной Бланкой Фалькон вложил в свою фантастическую картину. Он нарисовал немыслимый воздушный город Солнца. На берегу небесного океана, на залитых прозрачными волнами мраморных плитах вставали аркады висячих садов. Золоченые шпили соборов сплетались в узорную решетку. Дворцы с широко распахнутыми окнами, зовущие к празднику, поражали своим великолепием. Невиданные птицы и бабочки, наполняющие пространство, звери подле водопадов, рыбы в реках… И то была не застывшая во времени, забытая Богом сказка, но живая жизнь, текущая из прошлого в будущее в вечном настоящем. Да, в нем присутствовали и печаль, и смерть, но в нем были и радость, и рождение!