Супердвое: убойный фактор
Шрифт:
— Я всегда был верен Сталину и партии. Верен до конца!
— Оно и видно, как ты был верен. Где твой Закруткин, падло?!
— Виктор Семенович, — немея от страха, обратился я к Абакумову, — может, сначала разберемся, а потом в ухо?
— По уху, — поправил меня Абакумов. — Если бы в ухо, ты бы не встал. У меня рука, сам знаешь, какая. А насчет разобраться, давай разберемся. Подскажи, как и когда вы с Закруткиным задумали предательство. Может, у вас в компании еще кто-то был?
Меня пронзило — почему он не спрашивает о Шееле? Он не знает о барончике?
Да! Да! Да!
Следовательно
Ну, Анатолий! Ну, передовик!! Ну, новатор на почве разведки!!! Попадись ты мне в руки!
Абакумов позволил назвать себя по имени, следовательно я ему не тамбовский волк, а пока свой, но с мутью. Пусть даже обманувший доверие, но свой!.. Значит, еще можно побороться.
Ну, Закруткин!.. Своими руками удавил бы!
Мне нельзя упоминать о Шееле! Если Абакумов знает о нем, пусть сам назовет это имя. Может, заодно со спецрасследованием, порученным Абакумову, Лаврентий Павлович решил лишний раз выявить мое нутро? Если Абакумов назовет, значит, он имеет доступ к операции «Близнец». Это плохо. Тогда мне каюк. Но если не назовет, значит, либо не знает, либо не хочет подставляться.
— Да, в нашу компанию с Закруткиным входили разные люди, но о них не стоит упоминать.
— А это видел? — Абакумов показал мне кулак.
— Виктор Семенович, объясните, что случилось? Почему вы решили, что Закруткин предатель? Потому что ушел к немцам? Но ведь он и должен был туда уйти.
— Ага, должен. Когда и где, вот в чем вопрос? А насчет того, что я решил, это не так. Это свидетели решили.
Он протянул мне кипу листов. Это были свидетельские показания, которые выжившие под Юхновым и Ильинским курсанты дали при расследовании дела курсанта Неглибко.
Из показаний курсанта Бязева И. С.
«5 октября было воскресенье, день выдался солнечный и теплый. К ребятам приехали родные и друзья — многие из курсантов были набраны в Подмосковье. В 9.55 меня окликнули.
— Бязев! На проходную, брат приехал.
Я бросился к выходу из казармы. Бегу по коридору и вдруг слышу голос из репродуктора:
— Боевая тревога! Всем быть в своих подразделениях. Всем, кто находится с родственниками, немедленно вернуться в училище.
Так я и не повидался с братом, сразу отправился на фронт. В составе передового отряда были в основном добровольцы, да и то сказать, кто был в здании училища, тех и записали. Отказников не помню. Вася Неглибко записался вместе со мной. Сначала он собрался заглянуть в штаб — сказал, дело есть, потом махнул рукой — к черту, говорит!
Вечером я отбыл вместе с товарищами в сторону Малоярославца. С Неглибко я встретился под селом Ильинское, на оборонительном рубеже.
Вопрос следователя.
— Потери были большие?
— Огромные, товарищ следователь. У Старчака [23] в районе из четырехсот человек к 7 октября осталось три десятка. У нас тоже.
— Когда вы в последний раз видели курсанта Неглибко?
— Утром 8 октября.
23
Старчак И. Г. — командир разведывательного десантного отряда численностью примерно четыреста человек. Первый бой десантники приняли 5 октября под Юхновым. Четыре дня они сдерживали моторизованную колонну немцев, пока к ним на помощь не пришли подольские курсанты.
Из показаний вышедшего из окружения курсанта Петросяна В. А.
«…нас загнали в лес. Мы барахтались в грязи. Немцы обстреляли нас из автоматов, но в грязь не полезли. Я немецкий кое-как разбираю, понял, что они сказали — сами вылезут. Сами не сами, а спустя минут двадцать фашисты начали обстреливать болото из минометов. Это был ад. Мины шлепались беззвучно, рвались глухо. Хлопок — и перед тобой встает стена грязи…
— Петросян, вас не о грязи спрашивают. Вопрос, когда вы в последний раз видали курсанта Неглибко?
— Васю? Когда выбрался из болота. Там наших много полегло. Грязью завалит, выбраться сил не было… Кто раненый…
— Петросян!! Будьте мужчиной!
— Так точно, товарищ следователь. Но и вы поймите, когда на тебя центнер грязи рухнет. Если раненый, каюк. Понимаю… Неглибко, гада, увидал под вечер. Его вели два солдата. Он был без ремня, без оружия, шел с поднятыми руками. Не раненый, сам шел, форма чистая. Чуть прихрамывал…»
— Ну, ознакомился? — спросил Абакумов. — Как ты это объяснишь — чуть запахло жареным, он сразу рванул к немцам?
— Ничего не понимаю! — признался я. — У Закруткина был приказ ждать особых распоряжений. Со дня на день его должны были отправить в Калинин. Там он должен был перейти линию фронта.
Абакумов закурил, потом откликнулся.
— Немцы взяли Калинин 14 октября. Знаешь, как он раньше назывался?
— Тверь.
— Правильно. У меня родители из-под Твери.
Он некоторое время курил, наконец ударил ладонью по столу.
— Вот что, Трущев. Ты посиди и подумай. Мой тебе совет — напиши всю правду, где, кто и когда тебя завербовал. В общем, всю подноготную.
В камере я провел почти два месяца. На допросы меня не вызывали, разве что два или три раза для уточнения моих собственноручно написанных показаний, в которых я изложил план заброски Закруткина за линию фронта. О Шееле и общем замысле операции, естественно, я не упомянул ни слова. Меня не били, но обращались жестко.
Освободили также внезапно, как и посадили — в первый день контрнаступления под Москвой. Вернули все, вплоть до расчески — у нас с этим было строго, мелочь считали до копейки.