Суперканны
Шрифт:
Тот убийственный вечер перешел в не менее странную ночь. Я помню, как мы возвращались в «Эдем-Олимпию», после того как мне не удалось — я был слишком ошарашен случившимся — заставить Гальдера остановить машину и сообщить обо всем полиции. Я вглядывался в ночь, в закрытые бензозаправки и супермаркеты; Ален Делаж тем временем разминал мышцы ног, а женщины жались друг к дружке на заднем сиденье «мерседеса» — как островок безопасности в жестоком мире мужчин. Симона покровительственно поглядывала на Джейн, как мать на уставшего ребенка;
Мы приближались к «Эдем-Олимпии», где, как я предполагал, нас будет ждать взвод французской жандармерии. Я чувствовал себя слишком усталым и не пошел с другими выпить рюмочку на сон грядущий, а поднялся в свою спальню и уснул, не выключив света. Я проснулся через час — меня разбудил звук разбрызгивателей и стрекот цикад под окном. Из гостиной доносилась танцевальная музыка — мелодичные мотивы и аккорды танго сороковых годов. Так и не сняв Гринвудова смокинга, на котором остались следы морских водорослей, я спустился в гостиную и обнаружил, что Джейн ожила. Она танцевала с Гальдером, выставляя руку в сторону, когда партнер через свое бедро запрокидывал ее назад.
Делажи сидели друг подле друга в креслах и наблюдали за танцем, как импресарио в захудалом дансинг-холле Буэнос-Айреса на репетиции сцены нового мюзикла — трагической истории разлученных любовников. Гальдер двигался со свойственной ему легкой грациозностью, но ему было явно не по себе: он понимал, что танец может не прекратиться, когда музыка смолкнет. Ален Делаж снимал танго, и на лице его, наполовину скрытом видеокамерой, было то же выражение, что во время избиения африканского торговца бижутерией.
Я понял, что на моих глазах намечается следующая жертва. Шагнув через сигаретный дым, я обнял Джейн за талию — она двигалась, как сомнамбула, и вряд ли заметила смену партнера. Реагируя на мои неуклюжие па, она улыбнулась, словно узнав старого знакомого, который когда-то ненадолго вторгся в ее жизнь. Но Гальдер поклонился мне от двери, прекрасно понимая, какая опасность ему грозила.
Ален Делаж стал шефом службы безопасности «Эдем-Олимпии»; самый способный ученик Уайльдера Пенроуза теперь был самым ярым его подручным. Замкнутый и робкий бухгалтер, которого так презирала Франсес Баринг, превратился в самоуверенного и высокопоставленного социопата.
Я лежал на топчане, слушая, как Джейн принимает душ, и радуясь возможности разделить с ней поздний завтрак. Сержант Жюко появился в семь часов, потому начало ее рабочего дня отодвинулось, а я получил призрачную возможность реанимировать умирающий брак. Сидя с нами на кухне, сержант спрашивал меня о «душевном состоянии» Цандера — так он деликатно называл его пристрастие к рюмке. Анализ крови покойного показал высокое содержание алкоголя в его организме. Жюко сообщил нам, что свидетелей происшествия нет и скорее всего Цандер в пьяном виде уснул за баранкой своего
Джейн согласно кивала, но я был удивлен, узнав, что именно она подписывала свидетельство о смерти. По официальной версии, она проезжала мимо, увидела санитаров у перевернутого автомобиля, вышла и подтвердила, что Цандер умер от обширных повреждений головы и грудной клетки.
Я молча слушал все это. Сержант Жюко был выпускником элитарного полицейского коллежа и явно не принимал никакого участия в заговоре между «Эдем-Олимпией» и каннской полицией. Но одно случайно брошенное замечание вывело меня из равновесия. Полицейские начальники, приглашенные на виллу Гримальди, сообщили, что я, вероятно, был последним, кто говорил с Цандером, и даже, кажется, угрожал ему.
Джейн вышла с веранды, одетая в кремовый льняной костюм, волосы подвязаны черной шелковой лентой. В руках у нее была чашечка кофе, но стимуляторов ей явно не требовалось — шла она легкой амфетаминовой походкой. Я в который уже раз подивился тому, как быстро она восстанавливает внешнее спокойствие и энергию. Она весело помахала рукой мсье Анверу, садовнику, и бросила крекер воробушку, наблюдавшему за ней с розовой беседки. И опять я почувствовал прежнюю любовь к ней, тепло, сохранявшееся, несмотря на «Эдем-Олимпию» и все, что случилось с нами.
И в то же время я не мог не отдавать себе отчет в том, как сильно она изменилась. Она раздобрела, а кожа на ее лице стала землистой и блеклой. Она часто извинялась за то, что забывает спускать после себя воду в уборной, а стул у нее был кровянистый: она объясняла это крепящим действием диаморфина. Она машинально выплеснула остатки кофе в бассейн.
— Пол, как ты думаешь, Жюко остался доволен?
— Наши с тобой легенды совпадали. Ты говорила очень убедительно.
— Какие еще легенды? Это был несчастный случай.
— Ты уверена?
— Я же там была. — Джейн запрокинула голову, чтобы солнце согрело ее бледную кожу. — Мы его обгоняли, а он потерял управление. Я не сказала об этом Жюко, а то бы всех потащили на допросы.
— Очень предусмотрительно. А кто сидел за рулем?
— Ален, кажется. Цандер был ужасно пьян. От него на берегу так и несло.
— Мне этот одеколон тоже не понравился. Удивительно, что ты почувствовала его из машины. Ты ведь так из нее и не выходила.
— А вот и выходила. — Джейн испытывала непритворное возмущение. — И Ален, и Симона сказали, что я подходила к Цандеру с моим саквояжем.
— Вероятно, я не обратил на это внимания. А само происшествие ты видела?
— Более или менее. Все произошло так быстро. Машины даже почти не коснулись друг друга.
— В этом не было нужды. — Я смотрел, как кофейная гуща оседает на дно. — Представь — у тебя на хвосте трехтонная черная махина. Да тут любой предпочел бы освободить дорогу. А кто был в первой машине?