Супермены в белых халатах, или Лучшие медицинские байки
Шрифт:
– Но ведь что любопытно: как же это Герман так ее извернул, а? – вслух задумалась Диана с академической поволокой в глазах, готовой вот-вот перейти в блеск прозрения, но в слаженный эротический сюжет назойливым фоном влез телефонный зуммер, и диспетчер Оленька, явно не прерывая процесса, просипела громче некуда:
– Не… не… неотложная! – с придыханием простонала она на всё радиофицированное отделение, заглушив надсадную матерщину деликатного коллеги Лопушкова, который, будучи на этот раз скорее трезвым, чем без меры пьяным, обвалился на лестнице между вторым и первым этажами и в результате не только сломал шейку левого бедра и левую же ключицу, но в придачу всмятку раздавил в кармане халата драгоценную коробочку с наркотическими препаратами.
Спокойной ночи
Ночь. Рассыпавшись рождественскими фейерверками, время
Так-так-тик-так – зима раскачивалась, будто казенный, со своим инвентарным номером, маятник реликтовых электрических часов в диспетчерской. Тик-так-то-так-то-сяк – то в жар, то в холод, как бывает при дежурном, перехаживаемом на ногах гриппе. Так и было весь февраль напролет, и на отделении все дружно друг за другом перехаживали эпидемию до тех пор, пока могли, работая за себя и за коллег, которых докучливая напасть все-таки выводила из строя. Было на свой лад весело, а зима, как маятник, походила на качели, и от перепадов клятой питерской погоды захватывало дух: слякотная ростепель резко сменялась морозом – сменялась, как смеялась, поскольку следом за снегом шел дождь, а время – но время тоже шло, раскачиваясь, качая, укачивая…
Ночь. По причине сезонной, как издавна водится у нас в Петербурге, обязательной, словно тот же грипп в городе в период разгулявшейся эпидемии, неизбежной аварии на теплосети в поликлинике отключено отопление. На отделении холодно, как в карете неотапливаемого «рафика», но и там и там, и даже на ходу измотанная «неотложная» братия хотя бы урывками, но кемарит, и некоторые видят сны, иные – с продолжениями, а кое-кто – наяву.
Спит ездун Зимородок. Завернулся в тулуп, ушанку из собаки натянул, спит и видит вместо стылого «рафика» свой уютный «москвичонок» – ладный весь, домашний, как сало из посылки от милейшей тетушки с благословенной Житомирщины. Спал бы он и дальше сладко да крепко, да, пар пуская, бригада из подъезда вывалилась, доктор Вежина дверцу подергала и так сразу выругалась, что с ходу разбудила. Разбудила, а сама не в кабину села, а в карету к фельдшеру Киракозову – правду, стало быть, поговаривают, что еще одним служебным романом на отделении прибавилось… «На базу, – доктор Вежина велит, – на фаянс и под корягу», – шутит и шторку изнутри задергивает. Ну и ладно, водителю-то что с того? Водитель заводится себе и едет, и едет себе, и едет, едет…
После очередной бурной, но короткой, опять как не в свое время, будто пробной февральской ростепели снова резко приморозило. Машина по катку задом крутит, как иная бюджетная девица пред начальством мужеского пола при слухах о грядущем сокращении; снежок мелкий сыплет. Перед перекрестком Зимородок притормозил. «Ребята, – позевывая зовет, – зажигалку дайте!» Молчат ребята, будто заняты. «Братцы, – громче повторяет Зимородок, – киньте огонек какой, курить хочется!» Народ того пуще безмолвствует. Настырный Зимородок еще раз просит громче некуда, а они всё равно ни гугу на пару, будто в нетях пребывают. Плюнул водитель на приличия, в карету сунулся – а там только холод неземной, только свет сизый и снежинки в пустоте кромешной кружатся.
Нет никого в карете, дверь там незащелкнутая лязгает. Зимородок, в панике ударив по газам и руль влево вывернув, прошлогодние сугробы перепахал, о светофор ободрался и очертя голову обратно пошпарил бригаду спасать-разыскивать. Вроде бы он правильно назад ехал, но никого по дороге не разглядел, а на проезжей части одни только припорошенные следы от «рафика» кое-где виднеются, а вправо-влево целина. И спросонку все подъезды друг на дружку похожи, хоть на базу под сиреной езжай, всех буди, адрес уточняй, милицию поднимай на ноги… И вдруг видит Зимородок – бегут с другого конца Подьяческой улочки две заиндивевшие фигурки, торопятся, поскальзываются, руками машут.
«Зимородок, родной, где ж ты был, зараза ты такая?» – Вежина и Киракозов от полноты чувств едва под колеса не падают. «Где был? – Зимородок оторопел. – Кто был?! – не понял Зимородок. – Я был?!!» «А то кто же! Мы-то на вызове б-б-б-были, – оба-два лекаря вместе зубами выстукивают, – в-в-в-выходим, мать т-т-твою, а тебя, твою м-м-мать-перемать, ни фига нет – ни тебя нет, ни машины. Мы же чуть не спятили: машину угнали, думаем, тебя убили… Полчаса уже твой хладный труп по помойкам шарим!!» «А… – Зимородок челюсть уронил. – А-а-а, так это мне приснилось, что вы в машину сели!!» – осознал он и от изумления даже включил печку. А несносная
Спит ездюк Зимородок, крепко спит. И круглый ездила Сеич во все завертки дрыхнет. Ему-то точно ничего, всё ему нипочем, его в любые холода до вовсе голой округлости раздень, так он в одном только собственном жирке сны с комфортом смотреть будет, даже страшные-престрашные.
Вот как сейчас, когда Сей Сеича самого что ни на есть государственного значения кошмар мучает. Снится ему, будто все на свете «рафики» вместе-строем на списание пошли, но вместо новомодных «фордов», у которых хоть одно достоинство имеется – спидометр неопломбированный, дают отделению исполинский автобус «Икарус». «Смотри какой, – нахваливают важные люди в пыжиках, – приметный, мигалок всех мастей на крыше сколько помещается, а! Вместительный, – убеждают они Сеича, – сто двадцать человек на борт берет, а в часы пик и больше может. Экономия прямая, – толкуют, – один автобус на солярке – это тебе не три машины на бензине, это ты сам понимать должен!» «Да как же, – Сеич хоть и оробел до дрожи, но возражения свои возражает, – как я на таком большом транспорте во дворы въезжать буду? Не поместится он, арки кругом низенькие, никак мне не проехать!» «А зачем тебе дворы?! – гневается один важный пыжиковый человек, который поменьше, но позлее. – Какие такие тебе могут быть дворы, если ты по маршруту должен ездить?! Тебе что, – наступает он на скуксившегося, как пельмень на полу, перепуганного Сеича, – что тебе, – Сеича он размазывает, – утвержденные остановки тебе не указ? Расписание тебе, такому-сякому да растакому-разэтакому, не указ?!»
Другой пыжиковый человек, который побольше, он подобрее оказался. «Ну ладно, ладно, – важно успокаивает он того, который позлее и поменьше, – ну не хочет рабочий человек брать автобус, ну и пусть его. Не хочешь автобус, – утешает он несчастного Сеича, – не надо брать автобус, ты троллейбус бери… Дадим ему троллейбус!» «Проводов туточки, – пыжиковый человечек позлее с сомнением по сторонам оглядывается, – маловато тута проводочков будет!» «А мы в следующей пятилетке еще повесим!» – «А во двор? Рабочий человек, однако, во двор хочет!» – «Когда-нибудь и во дворы протянем, всё теперь в наших руках!» – «Тогда, может, ему трамвай лучше?» «А вот трамвай нельзя, – морщится важный человек подобрее, – никак нельзя трамвай отдавать, я на нем домой езжу». «А метро можно? Давай тогда метро рабочему человеку подарим!»
Задумался пыжиковый человек побольше, осмелел рабочий человечишко Сеич. «Так может, у вас бронетранспортер лишний имеется? А еще бы лучше танк, а?! Во, точно, танк мне в самый раз подойдет, я сумею, я в армии танкистом служил!» – докладывает бравый ездила и ать-два на плечо берет. Делает он на плечо ать-два, а в руках вместо вверенного ему боевого оружия леденец на палочке сжимает в форме поэмы «Москва-Петушки» пера присноблаженного монтажника Венечки Ерофеева. Смотрит он на леденец с ужасом, а тот, который тоже пыжиковый, но помельче, злым криком кричит: «Что? Как?! – кричит тот и чижиком подскакивает. – Танк тебе доверить?! А потную ногу в сахаре не хочешь?! А сала в шоколаде не желаешь?!» – страх как он наяривает, так жарит-парит, что Сей Сеич с переляку леденец себе за щеку сует.
«Нет, танк в городе не годится, – мудро решает за всех задумчивый пыжиковый человек поважнее. – Ты вот чего, – человечище Сеичу советует, – ты наплюй на всё на это и хорошую лошадку себе заведи. А мы муниципальную конюшню тебе выделим, от арендной платы временно освободим, раз такое экологически полезное дело выходит, с фуражом из бюджета на первых порах подсобим…» «Так ить не укупишь потом хугаж-то, – Сеич занятым ртом шамкает, – дорог овес нынче! – сокрушается он, а леденец во рту начинает шевелиться и царапаться. – Да нет, я же что, я ж всё понимаю, – перекатывает он леденец, а петушок клюется, – я-то ничего, но вот доктор-то как же – доктор на телеге должен ездить, да?» «Телегу врачи только в помощь право имеют вызвать! Только в помощь телега выезжает!» – рубит тот, который позлее, а ездоид Сеич хочет возразить, хочет, очень-очень хочет, но не может. Никак у него не получается рот раскрыть, потому что петушок там окончательно оттаял и, затрепыхавшись вовсю, норовит немедленно прокукарекать, а Сеич-то знает, до печенок, до самых своих бесчувственных селезенок Сей Сеич понимает, что не время сейчас кукареку петь, время спать сейчас и производственные сны о чем-то большем видеть…