Супермодель и фанерный ящик. Шокирующие истории и причудливая экономика современного искусства
Шрифт:
Кроме того, встает вопрос: может ли фонд стремиться к высокой доходности и при этом обеспечить ликвидность, когда инвестору потребуется вернуть деньги? Что будет, если фондовый рынок погрузится в рецессию и рынок искусства придет в упадок? Выплатит ли фонд деньги инвесторам и будет ли вынужден продавать предметы искусства? Смогут ли менеджеры фонда продать оцененные предметы искусства из портфеля и добиться хорошего финансового результата в короткий срок, опираясь на неэффективное искусство и оценивая его по цене приобретения?
Целевая ставка в 15 процентов дохода ежегодно сверх расходов означает, что фонд (и любой портфель инвестиций в искусство) должен как минимум удваивать стоимость каждые пять лет.
Если действует достаточное число фондов по инвестициям в искусство, некоторые из них могут в течение нескольких лет добиваться значительной прибыли. Вспомните карикатуру Скотта Адамса 2009 года из цикла про Дилберта. Директор Догберт предлагает инвестиционную стратегию боссу-всезнайке: «Для начала выберем наугад 10 паевых фондов. А потом разрекламируем те, которым просто повезло. Моя цель — стать главным поставщиком воображаемой компетентности».
Не замечая Дилберта, некоторые докладчики на конференциях Deloitte выступают с, как им кажется, убедительными доводами в пользу современного искусства в качестве инвестиции либо, по крайней мере, в качестве средства хранения капитала в нестабильные периоды. Основной аргумент в пользу роста цены на предмет искусства — это фактор редкости. Говорят, что каждый год появляется больше новых миллиардеров, чем качественных произведений современного искусства. Некоторые из этих миллиардеров откроют собственные музеи, тем самым не выпуская предметы искусства на рынок и создавая спрос на более современные работы.
Далее речь идет о том, что на уровне средней цены спрос на художественные «материальные активы» останется, так как многие сверхбогатые люди потеряли деньги (или не получили достаточной прибыли) на традиционных активах. Любой, кто потерял деньги во время кризиса 2008 года на финансовых продуктах, в которых не разбирался, будет испытывать соблазн вкладываться по страсти, а не расчету, ради эмоционального вознаграждения плюс некоторые перспективы финансового дохода. Однако требуется порядочная вера, чтобы перейти от тезиса, что «спрос останется», к тезису, что цены будут расти со скоростью двух знаков в год.
Иногда искусство представляют как страховку от волатильности[8] валютного курса. Это было верно до недавнего времени, когда доллар колебался и евро был неустойчив. Специалисты аукционных домов делятся историями про то, как искусство использовали в качестве хранения капитала. По их словам, десятки миллионов безналичных долларов приходили с офшорных счетов на Британских Виргинских островах, Каймановых островах и в Панаме; после этого предметы искусства отправлялись в Швейцарию или Люксембург и исчезали на складах в беспошлинной зоне.
Произведения искусства, кроме того, проще оставлять в наследство, не привлекая особого внимания налоговой службы, чем недвижимость и акции. Об этом говорили на парижской ярмарке FIAC в 2012 году. Сверхбогатые посетители ярмарки внезапно осознали, что французские власти в самом деле собираются ввести 75-процентный налог на высокие доходы и, может быть, налог на роскошь на предметы искусства стоимостью свыше 50 тысяч евро. Когда состоятельные семейства стали обдумывать перевод активов в Англию, Бельгию или Швейцарию, вдруг возник спрос на легко транспортируемое искусство (и даже предложения обменять на него дорогие квартиры). Позднее
Помимо прочего, искусство может в некоторой степени застраховать владельца от инфляции, что представляет огромный интерес для китайских и бразильских коллекционеров в условиях предполагаемой инфляции 8 процентов и выше. После 2011 года такие возможности искусства также привлекли внимание тех, кто полагал, что американский доллар вошел в период упадка. Если половина госдолга США принадлежит иностранцам, у государства возникает сильное искушение решить проблему за счет печатания денег; в таком случае, по прогнозам, долгосрочным результатом станет ослабление доллара.
И еще один аргумент в пользу искусства как одного из видов актива в диверсифицированном портфеле заключается в том, что в кризис его цена снижается медленнее, чем цена акций. Это объясняется несколькими причинами. Мало кто из коллекционеров берет кредит на приобретение предметов искусства; кредитный кризис, когда банкиры приостанавливают выдачу новых займов, не так влияет на рынок искусства.
Кроме того, цены стабилизирует и так называемое якорение. Это психологический процесс, при котором человек считает вещь ценной, основываясь на том, сколько он за нее заплатил. Коллекционер не расстанется со своим Францем Клайном за два миллиона, если заплатил за него три, следовательно, он столько и «стоит». Он будет держаться за эту мысль, даже если никто не захочет выложить больше. Якорение объясняет, почему пузырь на рынке жилья в Америке так медленно сдувался после начала кризиса в середине 2008 года; многие продавцы не соглашались на цену ниже той, по которой приобретали, до тех пор, пока уже не могли закрывать глаза на затянувшийся упадок на рынке. Якорение сильнее влияет на ценные активы; рецессия растягивается на более долгий срок. Это объясняет, почему после первого полугодия 2008 года в топовом сегменте рынка искусства цены все еще снижались медленнее.
Еще одно объяснение замедленного падения цен на арт-объекты — неликвидность, неэффективность и недостаток прозрачности частного рынка искусства. Во время рецессии аукционные дома принимают меньше консигнаций, а принятые предлагают по сниженным ценам. Предметы, которые плохо продаются, конфиденциально перепродают через дилеров и агентов; ни факт продажи, ни цена не разглашаются.
Самым убедительным аргументом в пользу инвестиции в искусство, пожалуй, будут эффектные истории в печати, где рассказывается о картинах, проданных раз в десять дороже, чем были куплены, — возьмем, к примеру, Miss ko2 Мураками или вышеупомянутых Муграби и Саатчи. Именно об этих немногочисленных невероятно выгодных сделках трубят все газеты. Пиар-отдел «Сотби» с большим энтузиазмом сообщил о продаже «Головы» (Head) Жана-Мишеля Баския за 1,9 миллиона долларов в мае 2011 года. В 2002 году ее купили за 158 тысяч, что означает 32-процентный годовой доход за вычетом расходов.
Но ни одна газета не рассказала о перепродаже «Натюрморта с зеркалом» (Still Life With Mirror) Роя Лихтенштейна, купленного в 2008 году за 9,6 миллиона долларов и выставленного на аукционе «Филлипс де Пюри» в мае 2011 года за 6,6 миллиона, то есть с убытком 18 процентов в год. Ни одна рубрика в художественном журнале не кричит о «Мидасе и бесконечности» (Midas and the Infinite) Дэмьена Херста с бабочками и искусственными бриллиантами, вставленными в покрытый эмалью холст. Она была куплена в 2008 году на торгах в «Сотби» в Лондоне за 825 тысяч фунтов (1,48 миллиона долларов) и перепродана с аукциона три года спустя израильскому инвестору Хези Бецалелю за 601 тысячу фунтов (947 тысяч долларов). Продавец понес убытки в размере 20 процентов в год.