Супервольф
Шрифт:
— Вот и верчусь.
— Как отец?
— Давно не видал и вряд ли когда увижу. Он едва не разорился, однако сумел вовремя спихнуть своих уродов какому-то провинциалу из Данцига и сбежал в Южную Америку.
Вилли вздохнул.
— В Аргентине, говорят, тишина и порядок. Жрут от пуза.
— Что же ты не поехал с отцом?
Вайскруфт усмехнулся.
— Отец!.. Он выгнал меня, а в Америке меня никто не ждет. Здесь какая никакая, а работа и, должен признаться, наметились перспективы… Вот тебя встретил. К тому же я какой-никакой, а все-таки немец и не хочу забывать об
Он неожиданно оживился.
— Что касается уродов, после Данцига они вернулись в Берлин и осели где-то в предместье. Ездят по провинции, дают представления. Поют куплеты насчет какой-то Марлен, которая всегда держит юбчонку поверх колен. Или пупка, точно не помню. Они еще танцуют. Вообрази, Бэлла трясет гривой, Марта бородой — цирк, одним словом. Революционерам нравится, мать их так… — последние слова он выговорил по-русски. — Вот сиамским сестрицам не повезло — говорят, какая-то красная сволочь зарезала их в борделе.
— Ты не любишь красных?
— А за что мне их любить? За то, что мутят воду и того и гляди накинут на шею немцам большевистскую удавку? Я как-то встретил Шуббеля, помнишь такого? Он играл на аккордеоне ногами.
Я молча кивнул.
Вилли с намеком глянул на меня и спросил.
— Говорят, он вроде прибился к коммунякам? Ты не слыхал?
Я неопределенно пожал плечами.
— Видно, мечтает, чтобы ему еще и ноги оторвали, — засмеялся Вилли.
Я промолчал.
— Ханну помнишь, его сестричку?
Я кивнул.
— Встретил ее в Мюнхене, тоже какая-то красная сволочь.
Он внезапно замолчал. Съел омлет, сосиски, допил пиво. Мне стало ясно, пора прощаться. Все, что в ту пору обычно выяснял каждый немец, встретивший довоенного дружка, мы с ним выяснили.
Вилли, однако, прощаться не собирался.
— Что касается Ханны, эта тощая пролетарка не утратила дар человеколюбия. Ссудила меня на поездку в Берлин. Надо бы отдать, да нечем, так что закажи еще пиво.
После того, как кельнер поставил кружки, Вилли обратился ко мне.
— Ты, верно, думаешь, что я свихнулся на поражении и на ненависти к плутократам? Это не так, Вольфи. Мне все равно какого цвета сволочью быть, лишь бы платили.
— Если хочешь, я могу помочь тебе со средствами, — предложил я.
Вилли отпил пиво, откинулся на спинку кресла и презрительно усмехнулся.
— Нет, Вольфи. Я пока с голода не дохну…
Он неожиданно перешел на русский.
— И до милостыни не докатился. Вот миллион я бы взял.
— У меня нет миллиона. Разве что марок.
— Кому теперь нужны марки. В цене доллары. Ты не отчаивайся, у тебя скоро будет миллион. Я видал тебя в Винтергартене. Знакомая дама пригласила. Высший класс, Вольфи. Это говорю тебе я, Вилли Вайскруфт, сын владельца развлекательного и, учти, когда-то не последнего в Берлине заведения. Это говорю я, неудачливый солдат, угодивший в пятнадцатом году в плен и познавший Россию. Ты не поверишь, но мне посчастливилось видеть Распутина. Я сразу почувствовал, у него есть сила, но ему далеко до тебя, дружище. Этот славянский недоносок жрал, пил, махался с женщинами, одним
— Что ты считаешь полезным делом? Повисеть на дереве Игдрасиль? Овладеть тайной рун?
— Ты запомнил? Это радует. А почему бы и нет, Вольфи. Ты можешь относиться ко мне, как к сумасшедшему, но в следующей войне многое будут определять такие, как ты.
— Тебе мало одной войны?
— Войны не может быть мало или много. Она перманента, как и революция, которая в каком-то смысле тоже война. По крайней мере, так утверждает товарищ Троцкий.
Он вновь замолчал. У Вилли появилась странная манера обрывать разговор на полуслове, можно даже сказать на полумысли.
Вайскруфт неожиданно засмеялся.
— Ты знаешь, мне удалось сделать на тебе неплохой гешефт.
Далее по-немецки.
— Ja, ja, nat"urlich. Я предложил пари, что ты умеешь предсказывать будущее.
Теперь я пожал плечами. Мой кислый вид никак не смутил заметно повеселевшего Вилли.
— Возможно, ты помнишь, как на одном из твоих выступлений в Винтергартене какой-то усатый прощелыга потребовал от тебя ответ, на чем ему надежнее добраться до Мюнхена. На поезде или на машине?
— У него усики вот так? — я провел пальцами две черты под ноздрями.
— Точно. Ты подсказал, что лучше отправиться на машине.
— Да-да, что-то припоминаю.
— Ты не читаешь газеты? — удивился Вилли.
— Вообще-то нет. Они пачкают руки.
— А «Роте Фане»? [22]
Я промолчал, а Вилли как ни в чем не бывало продолжил.
— Даже в этой паршивой газетенке написали, что шестнадцатичасовой поезд на Мюнхен сошел с рельс возле Регенсбурга. Есть погибшие. Я показал эту заметку своему дружку, и он с ходу выложил проигрыш. Так что если не хлопать ушами, прожить можно. А то, что я вырядился так непрезентабельно, так это маскировка. Тут подвернулось неплохое дельце проследить за одной красной сволочью, да вот встретил тебя. Так что сволочь подождет.
22
Роте Фане («Die Rote Fahne» — «Красное знамя») — газета (1918–39). Основана К. Либкнехтом и Р. Люксембург как орган Союза Спартака 9 ноября 1918. С 31.12.1918 центральный орган Компартии Германии. С установлением фашистской диктатуры была запрещена (в феврале 1933); до 1935 издавалась в подполье, затем её издание было перенесено сначала в Прагу (1935), а в октябре 1936 — в Брюссель. Выходила до осени 1939.
Он погрустнел, а я задался вопросом — кто мог быть этой красной сволочью? Уж не Вольф Мессинг? Мне стало не по себе. Я мысленно прислушался к Вайскруфту, однако выудить что-то более ценное, чем надоедливый мотивчик какого-то брутального фокстрота, мне не удалось. Эта мелодия настолько прочно засела в мозгах Вайскруфта, что я удивился, каким образом он ухитряется одновременно беседовать со мной?
— Мы давно не виделись, Вольфи, — погрустнел Вилли.
— Считай, семь лет, — подтвердил я.