Супервольф
Шрифт:
И Абраша помог.
Когда он обмолвился, что собирается в Москву, я попросил его о незначительной услуге — опустить написанное мною письмо за пределами республики. Коротенькое такое письмецо, адресованное Трущеву Николаю Михайловичу.
На словах объяснил.
— В письме нет ничего предосудительного. Если хотите, я дам прочитать его.
Абраша удивился.
— Зачем письмо? Сами все можете рассказать адресату? Я могу взять вас с собой.
Я ушам не поверил. То, что Абраша был вхож в высокие сферы, это не скроешь. То, что он имел знакомства с выдающимися людьми, тоже было ясно, но пойти наперекор Гобулову? Мне стало не по себе — разве я вправе подвергать такого благородного человека смертельному риску? Небеса накажут меня за то, что я воспользовался его добротой. Может, кратко обрисовать непростую ситуацию, в какой оказался Мессинг? Тогда, по крайней мере, Абраше будет ясно, на что он идет. Неистребимый романтизм
Калинскому мое молчание, а еще пуще недоверие, были как нож в сердце. Он имел привычку говорить не останавливаясь. При этом балабонил с такой быстротой, что уследить за его сыплющейся речью было непросто.
— Что вас смущает, Вольф Григорьевич? Летчик — мой хороший знакомый. Мы с ним не раз проворачивали такие выгодные дельца, что только держись.
— При чем здесь летчик? — не понял я.
— Неужели вы всерьез решили, что Калинский будет трястись в вонючем вагоне, пить пустой кипяток и ждать на полустанках? Вы заблуждаетесь, дорогой. Калинский полетит на самолете и не на какой-то задрипанной этажерке, а на солидной машине, которая возит серьезных людей, например, фельдъегерей правительственной связи, обкомовских работников, высших военных чинов. Это вам не пассажиры занюханного «пятьсот-десятого», который, того и гляди, свалится с железнодорожной насыпи.
— Но как же вас пускают в самолет?
— Так я же вам говорю — летит, например, первый секретарь ихнего ЦК, товарищ Юсупов [88] до Москвы. Я ему звякну — Усман Юсупович, захватите до столицы одного серьезного пассажира, у него есть дело до товарища Жемчужиной. Юсупову только стоит услышать это имя, как он не поленится «паккард» за мной прислать. В самолете мы все, что требуется республике по части товаров народного назначения, обговорим. А вы говорите, пускают…
88
Юсупов Усман Юсупович (1900–1966), государственный и партийный деятель. Сын батрака. Работал пастухом, с 1918 рабочий хлопкоочистительного завода. В 1926 вступил в ВКП(б). В 1937–50 1-й секретарь ЦК КП(б) Узбекистана. В 1938–50 член Президиума Верховного Совета СССР. В 1939–56 член ЦК партии. Руководил по партийной линии развертыванием массовых репрессий против «националистов» и «сепаратистов» в 1937–39, когда были уничтожены практически все старые партийно-хозяйственные кадры республики. Под его руководством Узбекистан превратился в чисто хлопковую республику, что отрицательно сказалось на развитии других отраслей народного хозяйства. По воспоминаниям А.Ф. Козловского, «фигура весьма колоритная. Был полным хозяином республики, и прославляли его в Узбекистане повсюду, как только возможно. Однажды в газете «Правда Востока» вышел материал под шапкой «Все под знамена Маркса, Ленина, Сталина, Юсупова». С апреля 1950 министр хлопководства СССР. После смерти И.В. Сталина назначен пред. Совета министров Узбекской ССР. В 1955 снят с работы, работал директором совхоза, комбината. В 1959 вышел на пенсию.
Во время войны местный наркомат внутренних дел постоянно копал под него. По представленным НКВД данным, в Узбекистане якобы действовала разветвленная националистическая организация, во главе которой Усман Юсупов. Для проверки в Ташкент был направлен один из генералов госбезопасности. Но ему удалось установить, что единственным пороком Юсупова была невоздержанность по женской части, что в Кремле особым пороком не считалось. Никаких оргвыводов делать не стали, но в январе 1945 года Гобулова убрали из Ташкента.
В апреле 1945 года новому начальнику наркомата госбезопасности республики Питовранову Юсупов так объяснял эту историю
«— Слушай, Питовранов, ну неужели ты думаешь, я не понимаю, что твой предшественник обо мне в Москву писал? Ну, спал я с теми бабами, которых он мне подсовывал. Я здоровый мужик, они хорошие красивые бабы. Понимаешь? Разве это национализм? Были у меня связи с этими бабами? Были, но что я против Узбекистана, против Советского Союза, что ли, шел с ними?»
Он глянул поверх моей головы и, обиженный, сложил руки на груди.
Я не удержался от вопроса.
— Когда вы летите?
— Вот это не в моей компетенции. Что могу, то могу, а это не могу. Только думается, на этой неделе, в самом конце, первый обязательно отправится в столицу. Давно не летал. Пора доложить, сами знаете кому, о состоянии дел в республике. Так что если надумаете, сообщите. Это будет роскошный полет.
Это было очень заманчивое предложение — самолет это вам не поезд, где Мессинга придушат в купе
Исламов пообещал.
— Сейчас устроим.
Он позвонил, о чем-то коротко поговорил по-узбекски, затем положил трубку и с огорченным видом сообщил.
— В субботу никак не получится, — затем понизил голос до шепота. — В субботу Юсупов отправляется в Москву. Понадобятся справки-шмавки, то, се. В ЦК все на ушах стоят. Только вы никому… — предупредил он меня.
Все сходилось.
Чем черт не шутит? Почему бы не рискнуть и одним махом избавиться от Гнилощукина, Ермакова, Айваязна, а то и от самого Гобулова. Главное выбраться за пределы республики. Вернусь в Новосибирск. Там они меня не достанут. Если эти следопыты начнут строить козни, — попрошу Трущева связать меня с Лаврентием Павловичем. Пусть оградит меня от этой своры.
В тот же вечер в ресторане я попросил Калинского, если он не против, взять меня с собой в Москву.
Всю неделю, до самой субботы я ждал подвоха — того и гляди, набегут энкаведешники, схватят, швырнут в эмку. Однако все складывалось на редкость удачно. Больная нога не позволяла мне выкладываться в полную меру, поэтому выступал я редко и только в тех случаях, когда за мной присылали автомобиль. Мой успех рос день ото дня. В среду Исламов сообщил, что пришли заявки из других городов республики. Надо уважить, попросил он. На мой вопрос, как можно добраться до этих городов, например до Бухары, он ответил — по-разному. До Бухары или Самарканда на поезде, до районных центров на машине. За мной на станцию пришлют машину.
— Как долго ехать?
Исламов пожал плечами.
— Трудно сказать.
— Час, два, больше?
— По-разному. Полдня, день.
Вот так новость!
Полдня меня никак не устраивало. Мессинга не проведешь. Легче легкого разделаться со знаменитым экстрасенсом в пути, потом свалить все на восставших декхан. Энкаведешники шлепнут с десяток бунтовщиков — и концы в воду. Кому в центральном аппарате придет в голову докапываться до истины! Если Сталин вспомнит обо мне, ему сообщат — не повезло ясновидящему. Не сумел угадать, что ждет его в поездке. Сталин, конечно, разгневается, начнет топать ногами — что за безобразие! Куда смотрели!.. Почему без охраны!.. На этом все и кончится.
В пятницу, собравшись с духом, я при встрече спросил у веселого Калинского.
— Как дела?
— Все в порядке. Только надо будет… — он потер палец о палец.
— Сколько?
Он назвал сумму. Это было что-то неслыханное. Я сказал, у меня столько нет. Шахматная дуэль с Айвазяном обошлась мне в копеечку.
— А сколько есть?
Я признался.
— Давайте, сколько есть. Только без обмана. О времени сообщу дополнительно, — и умчался.
Я не успел расспросить его, что и как…
В ночь с пятницы на субботу я никак не мог заснуть. Только забудусь, начинали донимать кошмары. Прошлое путалось с будущим, в этой сумятице я никак не мог уловить, что ждет Мессинга в ближайшие часы. Пытаясь избавиться от дурных предчувствий, я обратился к заглянувшему ко мне утром Лазарю Семеновичу с пустяковой просьбой. Объяснил, может случиться, что и на будущей неделе я не смогу выступить в Доме правительства. Пусть Лазарь Семенович не побрезгует и на той неделе звякнет от Исламова, предупредит, что меня нет в городе. В должниках я ходить не люблю, поэтому, как только вернусь, сразу выступлю перед ними. А если не вернусь, пусть тоже звякнет…
— Собираетесь нас покинуть? — спросил Кац.
— Что вы, Лазарь Семенович, — начал отнекиваться Мессинг.
Тот понимающе кивнул затем обратился ко мне с неожиданным вопросом.
— Вольф Григорьевич, а мне никакого письма не будет?
Я не сразу догадался, что он имеет в виду. Когда же в голове прояснилось, мне стало не по себе. Что я мог сказать Кацу, ведь еще при нашей первой встрече, когда мы отправились подписывать дурацкую афишу, мне в какой-то момент пригрезилось…
Я дал слово, что ни за что не выскажу вслух, что мне пригрезилось. Отговорюсь незнанием. Я взглянул на Лазаря Семеновича. У него был такой вид, будто он того и гляди затянет кадиш: [89] «Йисгадал вейискадаш шмей раб…» Что мне было делать со старым одиноким евреем? И со здоровьем у него не все ладно. Правда может добить его. Я не осмелился покривить душой, сказал просто.
89
Кадиш (идиш) — молитва.