Суперзвезда
Шрифт:
В ее мыслях тревога мешалась с гневом. Насколько серьезно был болен Роджер на самом деле? Умрет ли он, так и не повидавшись с ней, чтобы сказать хоть что-то после стольких лет разлуки? Закончится ли когда-нибудь эта мука?
Как в те годы, когда ей было десять лет, она выбралась из комнаты вниз в холл. Дверь ее старой спальни была закрыта, и она осторожно повернула ручку. Нащупав выключатель, зажгла свет. Кэссиди медленно изучала каждый предмет, каждую мелочь. Мебель, роскошные белые драпировки, шелковое муаровое покрывало ручной работы — все осталось таким же. Но она не чувствовала того покоя, что был
Мама была повсюду — в кресле-качалке, где любила сидеть, бесконечно любуясь детскими альбомами Кэссиди, на стуле у антикварного туалетного столика, где учила Кэссиди красить губы, у изголовья ее белой кровати, где они шушукались по вечерам.
Кэсс медленно и глубоко вздохнула.
«Мне только бы выдержать завтрашнюю встречу. Мы с папой поговорим, и я уеду домой. Меня ничто не держит, кроме желания попрощаться. Нечего мне здесь делать», — подумала она и, повернувшись к двери, выключила свет.
Еле слышно проходя через пустой холл, Кэсс снова почувствовала озноб. Она слышала, как деревья шуршат о стены дома, где-то вдали таяли звуки Лос-Анджелеса.
В холле было слышно, как отец ходит в своей спальне. Ну что же, он хотя бы может передвигаться, и нет никаких признаков присутствия сиделки или медсестры. Это значит, что Роджер, по крайней мере, пока не умер. Наверное, у него действительно был приступ, из-за которого Джеймс послал ей письмо, или… это какой-то план. Роджер всегда был непредсказуем, Кэсс не должна об этом забывать.
Вернувшись в гостевую часть дома, она забралась в постель и натянула одеяло до самого подбородка. Она пыталась согреться, долго ворочалась, пока наконец не забылась тяжелым сном.
* * *
Она сидит в смотровом кабинете. Глаза у нее заплаканы, она наблюдает, как медсестра готовится к внутривенному вливанию.
Вырываются слова:
— Я… совсем одна… мой ребенок… Я ждала… Он обещал.
— Да ты же шлюха, как еще это могло случиться? — Беверли Турмейн сердито уставилась на Кэссиди. — Вся в мать, такая же проститутка, ее повадки. Ты за это заплатишь!
— Пожалуйста, тетя Бев, я не хотела…
Спустя некоторое время Кэсс чувствует, как врач забирается в нее руками. Сжимает, скребет и вытягивает. В комнате звучат голоса, но лиц она не различает. Все кружится, уплывает в туман. Над головой яркий свет, и вдруг рядом появляется Том. Потом его образ исчезает. Она остается совершенно одна.
* * *
Она проснулась, или это все еще сон? Голова будто приросла к подушке. Снова в коридоре чьи-то шаги, звук усилился, они все ближе. Кэсс поднялась на одном локте, ожидая стука в дверь. Шаги остановились и начали удаляться.
Потом она услышала, как сильно хлопнула дверь внизу, а через секунду послышалась музыка. Такая знакомая, такая жуткая. Она мысленно пропела слова: «Давным-давно, в стране далекой…»
* * *
Он
Как только Челси увидела заголовок в газете, она так разволновалась, что решила отменить встречу с режиссером, которую запланировал ее агент, и вместо этого сделать один важный звонок. Мысли ее путались, психофармаколог предупреждал, что она не должна пугаться. Ей придется, наряду с депакотом, принимать транквилизаторы в течение нескольких дней. Этот новый антидепрессант меньше действовал на внутренние органы, но хуже справлялся с перепадами настроения, чем те лекарства, которые она принимала раньше.
В состоянии возбуждения в ней просыпались сверхчеловеческие способности. Она могла рисовать картины, сочинять песни, создавать романы и работать в студии без устали сутки напролет. Она забывала поесть. Сон был совершенно не нужен. Чем сильнее одолевала ее болезнь, тем лучше работало тело и мозг, требуя новой дозы лекарства. Во время обострения она могла накупить драгоценностей, одежды, туфель и всякой ерунды. Когда болезнь отступала, ей приходилось возвращать все обратно в магазин, чтобы получить потраченные деньги. Удивительно, почему продавцы до сих пор ничего не заметили, наверное, даже в самом тяжелом состоянии Челси удавалось манипулировать людьми. Во время приступов она могла делать все так, как было нужно ей. В основном она подчиняла своей воле мужчин. В такие периоды она не могла насытиться сексом, и тогда она встречалась сразу с двумя или с тремя мужчинами в день. Иногда ей слышался голос матери, пронзительно вопившей, что она дитя дьявола, что она проклята, в нее вселился злой дух. Но Челси не обращала на него внимание и даже вела список мужчин, с которыми встречалась. Мужчины всегда были моложе ее, и в каждом из них было что-то особенное. Ее не интересовало, откуда они взялись, это был просто секс, потому что мужчин надо использовать.
Были дни, когда эти ощущения обострялись, превышая то, что она считала своим обычным состоянием. Она начинала грезить, ее галлюцинации складывались в целые сценарии, в которых участвовали воображаемые люди. Иногда эти сцены содержали пытки и убийства, и она съеживалась под одеялом, парализованная своим собственным воображением. Время от времени она приходила в бешенство — могла поранить себя или пугала прохожих, если это случалось на улице. Когда Челси впадала в такой психоз, она уже не могла без помощи врача и лекарств вернуться в реальность.
Случалось, что она попадала в травмпункт, не добравшись до своего врача в «Кедас синей». Когда такое случалось, на помощь ей приходил психиатр. Он всегда начинал с традиционных слов: «Вы должны начать принимать литонат или халдол. Эти психотропные препараты нового поколения были менее токсичны. Но Челси не хотела принимать лекарств. Состояние возбуждения обычно сменялось апатией: ей ничего не хотелось делать, жизнь становилась серой, она больше не ощущала себя необыкновенной женщиной, ее сексуальность угасала, наступала тоска.