Супрематизм. Мир как беспредметность
Шрифт:
Но если вненародная вершина послужит завершению чисто технического предметно-харчевого плана и на этом останется как совершенство, то всечеловечество достигнет предела животного и ничуть не будет разделяться с ним, ибо уподобится всем животным, которые соединяются <во> внеживотное начало и образуют одно животное. В нем не будет человеческой надстройки, останется один животный фундамент, мир как харчевая потребность.
Социализм в сути своей мечтает о международном достижении и слитности всех наций в один неразрывный узел, — подобно живописцу, мечтающему слить все цвета в живописный узел и достигнуть всецветного единства, непохожего ни на один цвет, но создающего живописное целое внецветное начало.
Движение человеческое в каждой эпохе сопутствует<ся> своим солнцем. Социализм — солнце всех наций (хотя <и> толкуем
Человек вступает в свое единство, беспредметную вненародность, образует целостный технический лик своего совершенства, но это будет только ликом животного. И когда он сделает первый шаг от Социализма как учения животного к <учению> беспредметному, тогда начнется его новый путь к безличью, признаки чего существуют в Социалистическом учении уничтожения наций в единонародный лик. В лике есть начало и конец. В нем — как в предмете — личность как индивидуальность равна предмету, порожденному сознанием, видящему мир как множество ликов-личностей.
Сущность нашей Земли, называемая Человеком (как вывод, поскольку он объявляет себя высшим началом), не имеет в себе, однако, обособленного лика-личности, как только множественное. Она <сущность> — слитность множества, она как возбуждение, в каждом месте разное, но одной сущности. Многолик<ие> народност<и>, как и многоликое животное, идут как ступени к последней вершине, и эта последняя ступень — вненародное бытие. Оно может совершаться либо через вымирание народностей, отсыла<ющих> своих детей в новые центры культуры, либо через экономический вопрос Международности. Многоличие наций <, собранных> через искусственный путь экономических интересов как повода к смешению отосланных детей всех народов, — прочная основа под одно знамя Международного Социализма. Но, прежде чем многоличие наций соберется, необходимо Социализму претерпеть войны среди своего многоличия благодаря национальному и экономическому недомыслу последних <, то есть наций>. И когда Социализм победит свое многоличие, наступит первое единство — экономическое, за ним второе — многоличие наций, рас, классов воплотится в единство, слитность, образует новый вид.
Во всех учениях есть одно стремление привести многоличие к единоличию. Этому учат все, и <все> учения изыскивают пути приведения к единому лику. Все учения добиваются освободить народ от наложенных на него Государственных штанов или клеток, возвратить ему его неделимую первобытность как мир, разрушенный на различия сознанием, <то есть> воплотиться в мировую подлинность.
Социализм должен снять граничность, но это только будет дверью, через которую пройдет многоличие и станет единым предметом. Как целостный лик во имя своего животного практического плана будет Социалистический лик, лик завершения культуры научно-харчевого предметного практического реализма как равенства. Это будет только животное равенство харчевое, он станет перед «Во имя „я есть хочу“» 39 .
Через эту толщу обжорной культуры харчевоживучести Социализма пробьется человек к свободе, что и должно его разделить или, по крайней мере, <заставить> строго различить в себе два начала, животное и человеческое. Предметная харчевая культура не является его идеалом, в ней он не видит свободы, т. е. беспредметного начета, но через нее думает выйти к ней.
Говоря о свободе, говорю условно о творчестве, существующем вне предметных практических преодолений; в нем их нет, а потому оно беспредметно, не зависимо ни от цели, ни практичности, ни времени, ни пространства. От всего этого зависит вся предметная практическая культура, которая ищет освобождения в беспредметном. В творчестве человеку предстоит освобождение от труда, ремесла, нужды, от предрассудков чего-либо культивировать, преодолевать, любить. Нет границ в свободе творчества, а также и вопросов, хотя само творчество растяжимое тоже понятие. Свобода его может быть только в чистых условиях соединять и разъединять, не предрешая практических нужд; творчество — практическое свободное чистое действие.
Супрематизм будет только первенствующим началом, указующим человеку освобожденное его «ничто» в этом чистом действии соединения, разъединения. И так действительно должно быть, поскольку человек хочет быть человеком, поскольку он хочет освободиться
Если мир как вечное «что?» <и> суть его — наше представление, то не лежит ли победа его в самом нашем представлении? Нельзя ли мир представить так, чтобы суть его была не в «что», а в «ничто»? 40
Ничто существует в сознании как бездействие, как пустошь и потому отрицается и даже становится опасным для жизни. В действительности «ничто» не есть пустошь, как только то действие, во что проникнуть не может человеческое «что», что действует, не получая ответа. Сознание его <человека> не может <взаимо>действоеать с неизвестным, тогда он прибегает к условным именам и под именем разумеет то или иное состояние. Маска остается не снята, и подлинное остается скрытым в «ничто». Всякая попытка познать дает одни и те же результаты, и таковое действие, если оно не дало подлинного, может быть отнесено к «Ничто»,
Подлинного нет, оно заменяется представлением, возникает мир как представление, а мир как представление только маска, только бутафория.
Действительность как «что», как «вещь», как «единица», как вещество остается непознаваемым <«что?»>, потому что его никогда не было. Не верим этому обстоятельству и продолжаем развивать и заострять ум, авось его жало расколет это «что?», и глазу нашему представится подлинность мира. На будущее вся надежда, оно заточит наш ум поострее. И, увы, уже не одно будущее было и прошло, и не разбило «что», и не заострило ума. Только больше и больше обогащаемся средствами, только больше и больше хлама, и их считаем культурой нашей. Мир ума или разумного постижения, мир из папье-маше, имитация представляемого. Всякая действительность, вынесенная из природы, — бутафория; яды химические [не] в состоянии разложить «что», [ибо] каждое разложение не что иное, как тоже «что», как будто подлинность мира состоит из одних неделимых «что».
Человек хочет увидеть в «ничто» «что», и так как нельзя в «ничто» увидеть «что», то ответом и является представление.
Не достигая желанного успеха, цель нашего научного любознания остается беспредметной. И, может быть, вся научно-познавательная культура и состоит в том, чтобы через лишнюю попытку разложить неразложимое и доказать лишний раз, что «что» не существует, как только беспредметное «ничто».
Мы жили на беспредметном фундаменте и ничего об этом <не знали,> не подозревали, что крыша нашей жизни вовсе не опирается на фундамент, не знали того, что склады культурных средств науки не что иное, как трупы непознанного «что», и что сама культура — учреждение, дающее имена по календарю неизвестному. Однако действие культуры считаем жизнью, считаем разумными достижениями человеческого ума, крепко обоснованными, наглядно доказанными и существующими реально во многих случаях.
Живописец строит культуру живописной площади холста, будучи уверен, что ценности предметные им в действительности переносятся на холст и что действие жизни передал; <он> совсем позабывал, что холст <его> лишь условие условий, поглощающихся беспредметностью как подлинностью, что в нем исчезло и пространство времени со всем организмом, а стала новая действительность живописная, которая общежитию не видна.
Общежитие обогащается всеми научными, и практическими, и художественными данными, рассматривая их как действительность (подобно живописцу), строит музеи и склады, собирая «негодные средства» на достижение поставленной цели. Собраны огромные библиотеки разных суждений, и в этом его собрании гордость, богатство и культура общежития. Поэтому оно всегда <снова и снова> переоценивает ценности, <потому> что ценность их не подлинн<а>, как <подлинна> приро<да> беспредметная.