Шрифт:
А.П.ЧЕХОВ
СУПРУГА
– Я просил вас не убирать у меня на столе, - говорил Николай Евграфыч.
– После ваших уборок никогда ничего не найдешь. Где телеграмма? Куда вы ее бросили? Извольте искать. Она из Казани, помечена вчерашним числом.
Горничная, бледная, очень тонкая, с равнодушным лицом, нашла в корзине под столом несколько телеграмм и молча подала их доктору, но все это были городские телеграммы, от пациентов. Потом искали в гостиной и в комнате Ольги Дмитриевны.
Был уже первый час ночи. Николай Евграфыч знал, что жена вернется домой не скоро, по крайней мере часов в пять. Он не верил ей и, когда она долго не возвращалась, не спал, томился и в то же время презирал и жену, и ее постель, и зеркало, и ее бонбоньерки,
В комнате у жены на столе, под коробкой с почтовой бумагой, он нашел какую-то телеграмму и взглянул на нее мельком. Она была адресована на имя тещи, для передачи Ольге Дмитриевне, из Монте-Карло, подпись: Michel... Из текста доктор не понял ни одного слова, так как это был какой-то иностранный, по-видимому, английский язык.
– Кто этот Мишель? Почему из Монте-Карло? Почему на имя тещи??
За время семилетней супружеской жизни он привык подозревать, угадывать, разбираться в уликах, и ему не раз приходило в голову, что благодаря этой домашней практике из него мог бы выйти теперь отличный сыщик. Придя в кабинет и начавши соображать, он тотчас же вспомнил, как года полтора назад он был с женой в Петербурге и и завтракал у Кюба с одним своим школьным товарищем, инженером путей сообщения, и как этот инженер представил ему и его жене молодого человека лет двадцати двух двадцати трех, которого звали Михаилом Иванычем; фамилия была короткая, немножко странная: Рис. Спустя два месяца доктор видел в альбоме жены фотографию этого молодого человека с надписью по-французски: "На память о настоящем и в надежде на будущее"; потом он раза два встречал его самого у своей тещи... И как раз это было то время, когда жена стала часто отлучаться и возвращалась домой в четыре и пять часов утра и все просила у него заграничного паспорта, а он отказывал ей, и у них в доме по целым дням происходила такая война, что от прислуги было совестно.
Полгода назад товарищи-врачи решили, что у него начинается чахотка, и посоветовали ему бросить все и уехать в Крым. Узнавши об этом, Ольга Дмитриевна сделал вид, что это ее очень испугало; она стала ласкаться к мужу и все уверяла, что в Крыму холодно и скучно, а лучше бы в Ниццу, и что она поедет вместе и будет там ухаживать за ним, беречь его, покоить...
И теперь он понимал, почему жене так хочется именно в Ниццу: ее Michel живет в Монте-Карло.
Он взял английско-русский словарь и, переводя слова и угадывая их значение, мало-помалу составил такую фразу: "Пью здоровье моей дорогой возлюбленной, тысячу раз целую маленькую ножку. Нетерпеливо жду приезда". Он представил себе, какую бы смешную, жалкую роль он играл, если бы согласился поехать с женой в Ниццу, едва не заплакал от чувства обиды и в сильном волнении стал ходить по всем комнатам. В нем возмутилась его гордость, его плебейская брезгливость. Сжимая кулаки и морщась от отвращения, он спрашивал себя, как это он, сын деревенского попа, бурсак по воспитанию, прямой, грубый человек, по профессии хирург - как это он мог отдаться в рабство, так позорно подчинить себя этому слабому, ничтожному, продажному, низкому созданию?
– Маленькая ножка!
– бормотал он, комкая телеграмму.
– Маленькая ножка!
От того времени, когда он влюбился и сделал предложение и потом жил семь лет, осталось воспоминание только о длинных душистых волосах, массе мягких кружев и о маленькой ножке, в самом деле очень маленькой и красивой; и теперь еще, казалось, от прежних объятий сохранилось на руках и лице ощущение шелка и кружев - и больше ничего. Ничего больше, если не считать истерик, визга, попреков, угроз и лжи наглой, изменнической лжи... Он
Он стал кашлять и задыхаться. Надо было бы лечь в постель и согреться, но он не мог, а все ходил по комнатам или садился за стол, и нервно водил карандашом по бумаге, и писал машинально:
"Проба пера... Маленькая ножка..."
К пяти часам он ослабел и уже обвинял во всем одного себя, ему казалось теперь, что если бы Ольга Дмитриевна вышла за другого, который мог бы иметь на нее доброе влияние, то - кто знает?
– в конце концов, быть может, она стала бы доброй, честной женщиной; он же плохой психолог и не знает женской души, к тому же неинтересен, груб...
"Мне уже осталось немного жить, - думал он, - я труп и не должен мешать живым. Теперь, в сущности, было бы странно и глупо отстаивать какие-то свои права. Я объяснюсь с ней; пуст она уходит к любимому человеку... Дам ей развод, приму вину на себя..."
Ольга Дмитриевна приехала наконец и, как была, в белой ротонде, шапке и в калошах, вошла в кабинет и упала в кресло.
– Противный, толстый мальчишка, - сказала она, тяжело дыша, и всхлипнула.
– Это даже нечестно, это гадко.
– Она топнула ногой.
– Я не могу, не могу, не могу!
– Что такое?
– спросил Николай Евграфыч, подходя к ней.
– Меня провожал сейчас студент Азарбеков и потерял мою сумку, а в сумке пятнадцать рублей. Я у мамы взяла.
Она плакала самым серьезным образом, как девочка, и не только платок, но даже перчатки у нее были мокры от слез.
– Что ж делать!
– вздохнул доктор.
– Потерял, так и потерял, ну и бог с ним. Успокойся, мне нужно поговорить с тобой.
– Я не миллионерша, чтобы так манкировать деньгами. Он говорит, что отдаст, но я не верю, он бедный...
Муж просил ее успокоиться и выслушать его, а она говорила все о студенте и о своих потерянных пятнадцати рублях.
– Ах, я дам тебе завтра двадцать пять, только замолчи пожалуйста! сказал он с раздражением.
– Мне надо переодеться!
– заплакала она.
– Не могу же я серьезно говорить, если я в шубе! Как странно!
Он снял с нее шубу и калоши и в это время ощутил запах белого вина, того самого, которым она любила запивать устриц (несмотря на свою воздушность, она очень много ела и много пила). Она пошла к себе и немного погодя вернулась переодетая, напудренная, с заплаканными глазами, села и вся ушла в свой легкий с кружевами капот, и в массе розовых волн муж различал только ее распущенные волосы и маленькую ножку в туфле.
– Ты о чем хочешь говорить?
– спросила она, покачиваясь в кресле.
– Я нечаянно увидел вот это...
– сказал доктор и подал ей телеграмму.
Она прочла и пожала плечами.
– Что ж?
– сказала она, раскачиваясь сильнее.
– Это обыкновенное поздравление с Новым годом и больше ничего. Тут нет секретов.
– Ты рассчитываешь на то, что я не знаю английского языка. Да, я не знаю, но у меня есть словарь. Это телеграмма от Риса, он пьет здоровье своей возлюбленной и тысячу раз целует тебя. Но оставим, оставим это... продолжал доктор торопливо.
– Я вовсе не хочу упрекать тебя или делать сцену. Довольно уже было и сцен и попреков, пора кончить... Вот что я тебе хочу сказать: ты свободна и можешь жить, как хочешь.