Супружеские игры
Шрифт:
Я поправилась и вернулась в камеру. А вот с Маской дела обстояли хуже – она получила осложнения после гриппа, а все потому, что вовремя не отлежалась, и теперь подхватила воспаление легких. Любовница, едва вернувшись с работы, сразу отправляется к ней и просиживает у ее постели до самой вечерней поверки. А иногда ей позволяют сидеть с больной и дольше, разумеется, в обход тюремного распорядка. В коммунистические времена об этом и подумать было страшно, а сейчас все распустились окончательно, даже в тюрьме не соблюдается режим. Если в течение нескольких дней не спадет температура, то Маску переведут в больницу в Варшаве. Теперь по вечерам мы часто остаемся с пани Манко одни в камере. До сих пор она тоже не отличалась разговорчивостью, только изредка возражала против того, что здесь творится по ночам.
– Таких извращенок,
– А откуда они его возьмут?
– Ох, чего здесь только ни творится, говорить не хочется. Поживете здесь подольше, сами убедитесь.
Я воспользовалась случаем и спросила, кому принадлежит снимок генерала Ярузельского.
– Этой, Агате. Насочиняла себе, что благодаря ему встретила любовь всей своей жизни: она сидела во время военного положения вместе с одной активисткой Солидарности. С той самой, которая недавно вышла на свободу. А у той, надо сказать, под влиянием нашей уродины вся политика из головы вылетела. Кажется, у нее и муж был, приходил к ней на свиданки. И вдруг великая любовь к нашей Агате. За ворота вышли уже вместе. Ну и теперь время от времени вместе сюда попадают.
– А вы-то видели эту великую любовь Агаты?
– Видела, в голове не умещается. Представляете, красивая девка, ну прямо с рекламных плакатов или из телевизора. Стройненькая, мордашка симпатичная. В жизни бы не поверила, что она такая испорченная. И вдобавок ко всему, из хорошей семьи, родители образованные. Отец дает взятки, чтобы ее раньше выпускали. Лучше бы увез ее куда-нибудь за границу, если есть деньги лишние… А тут до меня слухи дошли, что они обе – наркоманки. Совсем теперь пропадет девчонка.
И пани Манко разговорилась.
Рассказывает пани Манко
Когда началась безработица, ее и мужа уволили по сокращению. Живут они в маленьком городке на Мазурах, в районе нет никакой промышленности. При коммунистах у каждого должна была быть работа. И была. Мало получали, но на жизнь-то хватало. А тут начали людей увольнять, и в их городке половина населения осталась не у дел. Да и чему тут удивляться, маленькие предприятия разорялись одно за другим. В последние годы банкротств стало совсем много. Она работала на овощеперерабатывающем предприятии бухгалтером, а мужа, инженера, в это время сняли с должности директора совхоза. Совхоз распустили, крестьянам позволили выкупать землю в собственность. – Вся жизнь его пошла псу под хвост, – печально проговорила пани Манко. – Он иногда вкалывал по шестнадцать часов в сутки, и хозяйство процветало, приносило прибыль. А теперь – все разворовали, а техника ржавеет под дождем. Вот вам и вся политика… Стали с мужем думать, что делать. До пенсии далеко, ей еще десять лет, а мужу и того больше. Но оказалось, что для новых правителей Польши они слишком стары. Теперь ведь всюду требуются люди предприимчивые, с идеями. Охотней всего берут после окончания гостиничных техникумов и со знанием иностранных языков, потому что руководство страны теперь нацелилось на развитие туризма. Ничего не поделаешь. Посоветовались, взяли кредит на квартиру и открыли магазинчик. Она встала за прилавок, муж занялся добыванием продуктов и товаров. Часть кредитных денег пошла на оплату пикапа – товар надо было как-то доставлять. Тут им подфартило – купили двухлетний «фольксваген». Работали не покладая рук, всей семьей – дети, возвратившись из школы, старались им помочь. Младший сынок, семилетний Адам, своими ручонками таскал из пикапа товар и раскладывал на полках после закрытия магазина. Потом надо было садиться подсчитывать выручку да сводить дебет с кредитом. Жаль ей было мальчонку, у него уж глазки закрывались – дело к ночи шло.
– Иди домой, сынок, – просила она Адамчика.
А он только качал головой:
– Нет, мамочка, помогу тебе магазин закрыть.
Отец первым шел спать – ему приходилось подниматься в четыре утра и ехать к оптовикам. А она считала доходы и расходы и следила, чтобы проценты по кредиту выплачивались вовремя. Но как раз эти проклятые проценты их и съели. Они не успевали их платить, долг рос, задолжали оптовикам. В конце концов магазинчик пришлось закрыть. Долги остались, проценты росли, счет уже шел на миллионы. Она села дома, муж нанялся садовником к одному типу, у которого дела шли в гору. Товарищ из бывшей номенклатуры, ему и тогда было хорошо, а теперь стало еще лучше. Богач, ездит на шестисотом
Совсем скоро увижу Изу. Буду смотреть на нее, услышу ее голос, ее смех. Она смеялась, откинув голову назад, низким горловым смехом. Совсем как Марлен Дитрих. Внешне они мало походили друг на друга, но улыбка была схожей. А может, их связывало нечто большее – обе были сделаны из одного теста. Мне было совсем нетрудно вообразить, что моя пани Воспитательница – дочь актрисы. Обе были блондинки, фигурой тоже были похожи, только черты лица принципиально отличались. Иза отличалась славянской красотой, хотя в ее плосковатом лице было и что-то татарское. Нет-нет, она действительно необыкновенно женственна, а слегка выступающие скулы придают ей особую загадочность. С одной стороны, мне хотелось знать о ней все, но одновременно меня это страшило – вдруг я разочаруюсь? Что тогда будет со мной? Все мое нынешнее существование держалось на ее улыбке, как на волоске… Ею она меня и приветствовала.
В этой улыбке была радость от нашей встречи, ее ожидание, а также доля смущения и робости.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Иза, и я была благодарна ей за то, что она не обратилась ко мне на «вы».
– Уже совсем хорошо, я рада, что вас этот грипп миновал…
– Иза! – сказала она.
– Иза, – повторила я за ней. – Я рада, что вижу тебя. Что у тебя слышно?
– Читаю этого Лакло, специально съездила на уик-энд в Зеленую Гуру, потому что этой книги не нашла ни в книжном в Слубиницах, ни в библиотеке. В Зеленой Гуре тоже не было, но я наткнулась на нее в букинистическом. Проходила мимо, смотрю, а на витрине стоят эти «Опасные связи»…
– Перст божий.
– А ты кто в этой книге? – лукаво спросила она. – Маркиза?
– Куда мне до маркизы, – говорю. – Я всего лишь бездарная ученица по сравнению с ней…
– А Эдвард – виконт?
– Уже горячее.
– А третий персонаж, эта мадам де Турвель, – кто?
– Это наверняка третья пассия Эдварда.
И в подтверждение своих слов киваю головой.
– Только, пожалуйста, не рассказывай мне, чем кончается роман.
– Как он кончается, ты и так знаешь!
Иза внимательно глядит на меня:
– Маркиза убивает виконта и отправляется в тюрьму?
Я отрицательно мотаю головой:
– В романе все гораздо сложнее. Литература всегда сложнее жизни.
То совершенное взаимопонимание, особого рода дружеская связь между мужчиной и женщиной, какую описал де Лакло в своем романе, такое редкое, почти невозможное в жизни, существовало между мной и Эдвардом. Именно поэтому нам так трудно было расстаться, мы не в состоянии были это сделать. Но и не могли жить друг с другом. Быть может, совершенство духовной связи автоматически исключает физическую связь? Я не умела естественным образом отправиться в постель со своим мужем, всегда ощущая внутри какое-то сопротивление.
– Я не намерен сражаться с собственной женой, чтоб затянуть ее в постель, – сказал однажды Эдвард разочарованным, полным обиды голосом.
А я рыдала, уткнувшись в подушку, громко и безутешно. Мы пытались каким-нибудь способом разрешить эту проблему – вели долгие разговоры.
– Дарья, – говорил Эдвард, глядя мне в глаза, – я последний человек, который хотел бы причинить тебе вред….
Но все это было в самом начале нашей семейной жизни. Потом он уже жаждал причинить мне боль вполне сознательно, желал намеренно задеть меня, унизить, хотел, чтобы мне было плохо. Или, иначе говоря, он хотел, чтобы мы оба страдали, потому что считал, что я умышленно отвергаю его.