Супружеские пары

Апдайк Джон

Видимо, наполнившись нежностью от общения с детьми и рассматривания их открыток-валентинок, а может, просто возбужденная ощущением домашнего уюта, вызванного метелью за окном, Анджела предложила ему лечь спать раньше обычного и, уподобившись спустившемуся с небес горячему облаку, соблазнила его, усевшись на него верхом, в классической позе Андромахи, утешающей Гектора.

В субботу утром Фокси позвонила и спросила не дыша, елозя губами по трубке:

— Анджела рядом?

— Нет, —

ответил Пайт, — она разгребает с детьми снег. Что бы ты сказала, если бы трубку сняла она?

— Спросила бы, в каком платье она была на последнем благотворительном вечере.

— Это рискованно. Она только начинает чуть меньше тебя подозревать.

— Извини. Мне необходимо с тобой поговорить. Я надеялась увидеть тебя вчера вечером у Галлахеров. Почему вы не пришли?

— Нас не пригласили. Кто там был?

— Все, кроме вас, Солцев и Онгов. Еще там была новая молодая пара, по-моему, скучная.

— Мэтт ничего мне не говорил. Что ж… Как твои дела?

— Тест дал положительный результат. Больше нет никаких сомнений, Пайт.

Переваривая услышанное, он словно в первый раз видел свою мебель, кленовый телефонный столик с коническими ножками, зеркало в блестящей акантовой раме. Изделия безразличных людей, презирающих свое ремесло. Странно, что у него самого хватает энергии и времени приколотить иногда палку к палке.

В свинцовой тишине раздался ее крик:

— Я стала тебе обузой, Пайт!

— Что ты, — соврал он, — наоборот, ты легкая, как снежинка.

— Одним словом — если зайдет Анджела, повесть трубку, — я, кажется, кое-кого нашла.

— Кого?

— Фредди Торна.

— Да уж, этот что хочешь из тебя высверлит, — сказал Пайт со смехом. Фредди известен абортами.

— Я вешаю трубку и больше тебя не побеспокою. Спасибо за все.

— Нет, подожди! — крикнул он, боясь, что она уже не держит трубку у уха. — Расскажи, что к чему. Не будь такой обидчивой.

— Я в аду, дорогой, и это совершенно не смешно.

— Вот он, значит, какой — ад…

— Подожди, ты еще ничего не знаешь.

— Фредди Торн… — начал он за нее.

— Фредди Торн говорил мне когда-то, что некоторые стоматологи делают аборты. А что, у них есть все необходимые инструменты, кресло, анестезия…

— Похоже на правду. Что дальше?

— Вчера у Галлахеров он вызвал меня в уголке на разговор — сам знаешь, как он это делает… А я возьми и спроси, не знает ли он кого-нибудь, кто этим занимается.

— Ты призналась ему, что беременна?

— Что ты, Боже упаси! Я наврала про знакомую из Кембриджа, очень милую особу попавшую в отчаянное положение.

— Почти что правда.

— Ну, вот… Ты уверен, что Анджела ничего не слышит?

— Сейчас подойду к

окну, взгляну, где она. — Вернувшись, он доложил: Она внизу, машет лопатой, как одержимая. В последнее время у нее приподнятое настроение. Так на нее действует метель.

— На меня метель действует противоположным образом. Я замучалась ездить в Кембридж, сдавать мочу на анализ, и обратно. Вчера мы еле добрались до Галлахеров.

— …где Фредди посмотрел на тебя со своей хитрой усмешкой и немедленно смекнул, что перед ним та самая беременная милашка.

— Все так и было. Только он этого не сказал.

— Что же он соизволил сказать? Сверился со своим графиком абортов и назначил тебе прием?

— Не совсем так. Он произнес что-то страшное. Между прочим, все происходило на кухне; остальные играли в гостиной в слова, пользуясь словарем. Он сказал, что должен повидаться с беременной и ее мужчиной.

— Действительно ужас! С обоими?

— Да. А поскольку беременная — это я, то он, наверное, догадывается, что мужчина — ты. Вот я и сделала заключение, что он хочет тебя видеть.

— Ты торопишься с выводами. Фредди не такой уж организованный человек. Он играет в игры. Не бойся, это блеф слепца.

— Мне так не показалось. Он говорил очень серьезно и определенно. Скорее, как дантист в зубоврачебном кабинете, чем как клоун на вечеринке.

— Ты раскопала во Фредди дантиста? Не желаю его видеть! Он не вызывает у меня ни симпатии, ни доверия Не собираюсь идти к нему на поклон.

— К кому же тогда идти?

Дверь распахнулась. Пайт немедленно положил трубку на рычаги и обернулся как ни в чем не бывало, словно до того гляделся в зеркало. Перед ним стояла заснеженная Нэнси. Ее щеки горели. Тараща глаза, она протянула руку в кожаной рукавице, и он увидел кусок льда, только почему-то серый. То была замерзшая птица с красной головкой и черным пятном на груди — древесная овсянка, погибшая от холода. Ее круглый глаз превратился в льдинку. Боясь, что отец начнет протестовать, девочка деловито объяснила:

— Мама нашла птичку в снегу. Я положу ее на батарею, чтобы отогреть и оживить, хотя знаю, что она не оживет.

Каждую зиму в тарбокском клубе ветеранов Второй мировой войны, мрачном бетонном здании на Маскеноменс-стрит, устраивали благотворительный бал. В клубе был бар и кегельбан с двумя дорожками внизу, танцевальный зал и еще один бар наверху. Под потолком вертелся шарик, осыпавший пятнышками света стены, окна, ноги танцующих. В клубе ветеранов было жарко даже в самую холодную погоду. Когда открывались двери, наружу вырывался пар, розово-голубой от неонового света, чтобы перемешаться с дымками выхлопа паркующихся машин.