Супружеские пары

Апдайк Джон

В тот день он открыл в себе залежи жестокости и вскоре нашел им применение — поколотил Би на очередном свидании. Она стояла над ним на четвереньках, похожая на кормящую самку, с болтающимися грудями, и он, словно желая подвести громкий итог своему счастью, нанес несколько хлопков по ее ягодицам, по дряблым бокам, потом подмял под себя и довольно сильно, рискуя оставить синяк, ударил по липу. Видя ее недоверчивый взгляд, он ударил ее еще раз, чтобы искоренить всякое сомнение и тверже обосноваться на новом рубеже. Он уже исчерпал все варианты поз,

эксплуатируя ее пассивность; побои отвлекающе подействовали на его член, и он решил, что нашел новый способ растянуть время, обычно непродолжительное, предшествующее семяизвержению.

Левый глаз Би прищурился в ожидании третьего удара, когда же его не последовало, расширился от удивления и признательности.

— Роджер тоже так себя ведет.

— Говорят, что да.

— Я думала, это потому, что он не может заниматься любовью нормально: иначе я его не возбуждаю. Но ты не такой…

— Нет, дело в тебе самой. Ты сама на это напрашиваешься, удобная дыра, ты все примешь: сперму, побои, плевки. — Он плюнул ей между грудей и замахнулся, будто бы для нового удара.

Ее глаза, скорее, белесые, чем голубые, испуганно расширились, она повернула голову на мятой подушке, чтобы ничего не видеть.

— Вдруг я сумасшедшая? — сказала Би. — Я так ужасно действую на людей… Эдди все время выкручивает мне кисти. Прошу тебя, Пайт, лучше не надо. Делай со мной, что хочешь, только не бей, если можешь без этого обойтись. Мне это не нравится. Или я должна это полюбить?

— Знаю, знаю, ты это ненавидишь. Прости! — И он спрятал лицо у нее в волосах. — Прости меня.

Тем не менее он остался доволен: мучая ее, он только укреплял свою любовь, расчесывал чувства. Он любил любую женщину, с которой спал, в этом и заключалась его сила, его притягательность. Но с каждой из них он со все большим испугом ощущал, как уходит время. Сейчас, с Би, он взваливал на себя тяжкий воз вины и отдыхал от него в тихой заводи ее тела, ее постели. Внизу дети, вернувшиеся в сумерках из школы, с визгом бросались снежками, а она самозабвенно сосала его пальцы и затягивала его в себя, пока не доводила до странного оргазма — мирного прозрения, луча света над заваленной снегом крышей. Смерть уже не была страшна.

Фокси удивила его звонком. После неудачного совокупления в холодном доме прошел целый месяц, за который она ни разу не позвонила; на вечеринках они едва перекидывались несколькими малозначительными фразами. Она уже почти слилась с фоном других знакомых лиц.

— Пайт, Галлахер там?

— Совершенно верно, — пропел он.

— Можешь перезвонить мне из автомата?

— Сейчас?

— Пожалуйста, Пайт. Нам надо поговорить. — Ее голос звучал странно, он представил себе, как она комкает носовой платок.

— Как хочешь. — К этому он добавил деловитое мужское «хорошо!» Он чувствовал, как Галлахер напрягает слух за стеклянной перегородкой, несмотря на закрытую дверь. Дверь между ними все дольше оставалась закрытой. Приходя утром на работу, Пайт замечал, что стены подступают

к нему все ближе. Над его столом висел календарь строительной компании с желтым охотничьим псом, держащим в пасти дикую утку с зеленой головой. Работая, Пайт ловил ухом собачье дыхание.

Он вышел на жизнерадостный свет, протиснулся между сугробами. В алюминиевой телефонной будке воняло резиной. На полочке лежала забытая детская варежка. Он набрал номер Уитменов и стал считать длинные гудки: три, четыре, пять. Он уже представлял Фокси мертвой. Самоубийство? Звонок из постели при последнем проблеске рассудка? Распущенные волосы, напрасно надрывающийся ребенок… Потом она все-таки взяла трубку. Перед глазами Пайта словно распахнулось окно, и он увидел, как на другой стороне улицы четверо мужчин раскачивают засевший в снегу автомобиль.

— Алло. — Голос Фокси был рассеянно-безразличен.

— Это я. Почему ты так долго не отвечала?

Теперь он расслышал в ее голосе радость — впрочем, вполне умеренную.

— Пайт? Так быстро?

— Ты сама попросила.

— Я была с Тоби.

— Что-то случилось? Она помялась.

— Просто захотелось узнать, как ты поживаешь. Я вдруг по тебе заскучала и поняла, что старалась тебе не звонить, чтобы наказать. Но тебя это нисколько не огорчало, так какого черта?

Он облегченно засмеялся, однако подозрения остались: колебаться было не в ее характере.

— Успокойся, я мучительно отбывал наказание, но при этом считал, что раз нам нечего друг другу сказать, то лучше помолчать. Преклоняюсь перед твоим тактом. — Она молчала, поэтому он поспешно продолжил: — Я часто перечитываю твои письма.

Это было неправдой: он не прикасался к ее письмам уже много месяцев. Все эти буквы и завитки казались старыми колючками, еще больше заострившимися от времени. Словно разгадав его ход, она засмеялась.

— Значит, у меня родилась тема. Готовься к хорошему известию. В доме стало тепло. Но холодно было не по твоей вине. Просто рабочий, устанавливавший котел, расположил термостат слишком близко к трубам с горячей водой в стене, вот прибор и думал, что тепло во всем доме, когда тепло было ему одному, и выключал отопление. Кен и Фрэнк Эпплби как-то раз крепко подвыпили и разгадали этот секрет. В последнее время к нам зачастили Эпплсмиты.

— Дорогая, это именно моя оплошность! Я подрядчик, мне за все и отвечать. Но у меня есть смягчающее обстоятельство: мы занимались любовью.

— Тебе нравилось? У меня всегда были сомнения. Иногда я веду себя, как девственница.

— И одновременно, как распутница. Я обожал заниматься с тобой любовью! Зато теперь тебе должно стать легче. Ты уже можешь смотреть в глаза Анджеле. А я — Кену.

— Анджела меня никогда не смущала. У меня было почему-то ощущение, что она не возражает.

Такой разговор ему не понравился: он не был готов сдать Анджелу в утиль. Любовница обязана чтить его жену; достаточно того, что он сам издевается над ней регулярными изменами.