Сурикэ
Шрифт:
Великий Дуб и Плакучая Ива почти не говорили между собой; ничего дружественного не проглядывало в их отношениях; характеры их были совершенно противоположны: насколько Великий Дуб был весел, приветлив и общителен, как малый ребенок, настолько же Плакучая Ива был мрачен, суров, сдержан и молчалив.
Никто не любил его, канадцы и краснокожие одинаково сторонились его, держась на приличной дистанции.
Однажды вечером, выбрав удобное место в лесу, войска расположились лагерем, предполагая остаться тут дня два; Великий Дуб, пользуясь таким
Нигамон, сам думавший об этом, очень обрадовался предложению охотника.
Тотчас же были собраны канадцы, и Великий Дуб уехал из лагеря.
Через час после его отъезда Плакучая Ива точно так же выехал из лагеря, но не для разведок и исследований, а просто ради моциона, думая объехать стоянку. Но с ним случилось то, что всегда бывает, когда идешь совершенно один, углубляясь в свои мысли, не замечая расстояния, а вспоминаешь о возвращении слишком поздно, потеряв дорогу обратно.
Плакучая Ива заблудился и, чем больше старался он попасть на свой след, тем хуже путался; хотя он и носил костюм охотников за бизонами, умеющих всегда и везде найти себе дорогу, но, по-видимому, совсем был неопытен; он до того растерялся, что не мог даже определить, где он был и что ему делать; вдруг, к его величайшей радости, мелькнули между деревьями высокие, крепкие фигуры охотников за бизонами.
Он радостно вздохнул.
— А, — вскричал, заметивши его, охотник, — что вы делаете так далеко от лагеря?
— Я заблудился и, если бы не встретил вас, я не знаю, что со мной было.
— Гм, — сказал охотник, — нам нужно наедине поговорить.
— Нам?
— Да, мы должны объясниться!
— Я вас не понимаю, милостивый государь!
— Но я понимаю; друзья, — сказал он, обращаясь к канадцам, — окружите нас — меня и этого господина.
Канадцы моментально образовали тесный кружок.
— Наш разговор будет короток.
— Что вам угодно, милостивый государь?
— Сейчас увидите.
— С удовольствием.
— Не думаю. Скоро два месяца, как вам в Квебеке у одного золотых дел мастера Жака Дусе было назначено свидание графом Рене де Витре, капитаном кораблей ее величества и командующим фрегатом «Слава», не правда ли?
— Да, но…
— Подождите. Правда ли, что вам предложили быть посредником в переговорах с известным вам племенем ирокезов за определенную сумму, часть которой была тут же вами получена?
— Никогда…
— Отлично, перейдем дальше, речь шла о том, чтобы, сговорившись с ирокезами, привести их в Луизиану…
— Милостивый государь…
— Извините, я не договорил, — добавил охотник насмешливо.
— Но это, конечно…
— Позвольте, вы еще успеете оправдаться, если сумеете.
— Напасть на плантацию Красная Палка и убить всех женщин, находящихся там.
— Это низкая ложь, никогда такой ужасной мысли…
— Возьмите
— Нет, нет, — вскричал с ужасом осужденный, — я все расскажу сам, меня бесполезно обыскивать, ничего не найдете при мне, бедность меня вынудила на это. Простите, простите, умоляю вас!
— Обыщите его, — повторил охотник.
Приказание было моментально исполнено.
Карманы негодяя оказались набитыми золотом, а в одном, на самом низу, в бумажнике, лежала вчетверо свернутая бумажка, на которой собственной рукой графа Витре были написаны необходимые, но самые подробные инструкции; желая, чтобы дикие лучше поняли его требования, он подробно, до мелочи, объяснял, что он от них ожидает и что дает в награду за исполнение его предписаний.
— Вот это хорошо, — сказал охотник ледяным тоном, свертывая и оставляя у себя бумажку, — а золото положите обратно этому негодяю; вы заслуживаете смерти, милостивый государь.
— Не убивайте меня! — вскричал он с мольбой. — Я был сумасшедший, я сам не знал, что делал.
— Вы заслуживаете смерти, — повторил охотник, — но я предоставляю вам возможность избежать ее, мы вас не тронем, никто не захочет марать руки, мы честные люди.
— Но что же вы хотите со мной делать, скажите ради неба? — вскричал он дрожащим голосом.
— Я хочу вас только наказать, как вы этого стоите: отберите у него весь порох, пули, оружие, оставьте только один заряженный пистолет, чтобы он мог сам положить конец своей нищете, если только он не побоится убить себя.
— Вот это дело, — сказал один из канадцев.
— Хорошо, теперь слушайте, мы вернемся в лагерь, вы же, если только найдете выход отсюда, — а я хотел бы, чтобы вы нашли его, — вы пойдете куда вам угодно, только не в Луизиану, понимаете?
— Увы! Неужели вы так безжалостны!
— Вы не отвечаете?
— Боже мой, я сделаю все, что вы прикажете!
— Теперь вы сядете у этого дерева спиной к нам.
— Хорошо.
— И не повернетесь, пока не услышите вой красного волка.
— Хорошо.
— Если вы повернетесь или даже пошевелитесь раньше, вам пустят пулю в лоб.
— Я не шевельнусь! — испуганно вскричал он.
— Может быть, ошибетесь.
— Как, что вы хотите сказать?
— То, что думал.
— Что же еще?
— Довольно и этого; до свидания, да спасет вас Бог! И по данному знаку охотника канадцы ушли.
— Поверьте мне, лучше убейте себя, — сказал безжалостно охотник.
— Я? Зачем, я еще молод.
— Как угодно, до свидания! — И он ушел.
Почти через месяц охотник, проезжая тем самым лесом, где был брошен молодой человек, наткнулся на его труп, местами еще покрытый уцелевшими клочками полотна и сукна; оставленный при нем пистолет валялся тут же, он был еще не разряжен.
Какая ужасная драма разыгралась в этой пустыне, осталось никому неизвестным.
Недаром говорят индейцы, что легче пробить каменную стену, чем стену девственного леса.