Суровая путина
Шрифт:
Подогнав каюк к противоположному берегу, он скрылся в камыше.
Со стороны конторы спешил к берегу прасол. Глаза его напряженно выискивали кого-то среди рыбаков.
— Где Егор Карнаухов? — грозно опросил Полякин.
Егор выступил:
— Я… Что случилось, Осип Васильевич? Никак, побили кого?
Ткнув пальцем в Карнаухова, Аристархова и Илью, прасол неожиданно выпалил:
— Ты, Егор, и ты, Семушка, и ты, Спиридон, сейчас же забрать селедку обратно. Григорьевич! — обернулся он к
Григорьич, хромой и хилый мужик, покорно заковылял в весовую.
Егор, Илья и Панфил ошалело переглянулись.
— За что же такое издевательство? Купили селедку, а теперь назад? Ведь пропадет же она! — рванулся было к прасолу Егор.
Илья опять остановил его.
— Не горячись. Не так узелок завязался, чтоб враз его распутать. Да за нас, кажись, хлопчик твой добре отблагодарил. Глянь-ка на Гришку — вот разукрасился, а?
У дверей весовой стоял Леденцов. Лицо его было до самых глаз обвязано мокрым платком, чесучовая косоворотка ало пятнилась.
Громко, так, чтобы все слышали, прасол распорядился:
— Ты, Гришенька, деньги подожди ватагам выдавать. Подождут, небось, до субботы.
— Ну, посыпались теперь милости, — загалдели ожидавшие расчета рыбаки. — И где вы взялись со своей селедкой? Это все вы виноваты, — набросились они на Егора, Илью и Панфила.
— Вон кого вините, — показал Илья на Аристархова и горько усмехнулся. — Глядите на нашего писаного красавца. Не пришлось бы и вам когда-нибудь вот так виниться перед прасолом.
Семен сидел, прислонясь спиной к сараю, уткнув подбородок в колени, тихонько покашливал. Из весовой прямо на песок выбрасывали сельдь.
Зной беспощадно сушил ее; словно жирея, она набухала под ним, тускло блестя грязной чешуей. Торопливо укладывая ее в корзину, ворчал сквозь стиснутые зубы Илья:
— Эх, пропала селедочка! Не посчастливилось ей нынче через Прасолову добрость.
Поддерживая повязку, надвинув на глаза соломенную фантоватую шляпу — «панаму», Гриша Леденцов шагал по пыльной дороге. Иногда он оглядывался на тяжело идущего позади прасола, и его пухлые щеки до ушей заливались гневным румянцем.
Обидно было Леденцову, что он, сын обедневшего лавочника, вынужден служить у прасола — служить по воле отца, надеявшегося женитьбой сына на прасольской дочке поправить свое пошатнувшееся состояние. Да к сам Гриша не прочь был урвать кое-что из полякинских капиталов, а поэтому терпел от рыбаков всякие незаслуженные, как он сам думал, оскорбления и унижения. Но сегодня его терпению чуть не пришел конец: твердый кулак Аниськи пробудил в Грише на время усыпленную гордость.
Отдуваясь от жары, Осип Васильевич
— Гришенька, ты уж не обижайся, пожалуйста, — вкрадчиво успокаивал он. — Что с хамами поделаешь? Неприятность случилась, конечно, из-за моего дела, но мы этому Карнаухову так не простим. Мы его, Гришенька, к самому мировому потащим.
Прасол вспотел, дышал тяжело. Ему не хотелось терять хорошего счетовода. Гриша, учившийся в коммерческом училище, ловко вел торговые дела, отлично знал все финансовые тонкости.
Леденцов, наконец, умерил шаг, поправил повязку на разбитом лице. Подходили к прасольскому дому, и надо было кончать разговор.
— Вот что, Осип Васильевич, — заговорил Гриша с достоинством. — Я человек образованный и никакой-нибудь голодранец. У папеньки моего не меньше вашего. И я не желаю, чтобы мне били морду из-за вас. Категорически. И прошу вас не играть на мелочь, если хотите, чтобы я у вас служил.
Прасол развел руками.
— Да ведь и мелочь в расчетах нужна, Гриша. Чего ради руку им в рот ложить, рыбалкам-то? Ихнее дело продать, мое — купить. Ведь оборот — колесо, спицу вынул — и уже не то.
Счетовод поморщился.
— Вот видите, Осип Васильевич, сами говорите насчет спицы, — горячо подхватил он. — А долг Аристархова разве это не гнилая спица, если хотите знать. И лучше было бы не вставлять в ваши колеса гнилых спиц, вроде денег этого Аристархова. Оно и колесо будет крепче и вертеться дольше будет.
Полякин схватил счетовода за руку.
— Верно, Гришенька, верно. Рассуждай, братец, а мне, темному человеку, приятно послушать.
Гриша недоверчиво взглянул из-под полей «панамы» на прасола.
— А если ли верно, то извольте, сударь, советоваться со мной перед всяким делом, чтобы и мне не страдать и из-за вас. И вам надо соблюдать достоинство, иначе и фирме вашей будет цена три копейки.
«Это уж ты батьку своего учи, — подумал прасол, пощипывая бородку. — Заливай сколько хочешь, рыбий глаз, про это самое достоинство, а мне лишь бы в кармане звенело, а там и ты с батькой своим затанцуешь под мою дудку».
Но тут же лицо прасола расплылось в улыбке. Он сказал:
— И охота была, Гришенька, тебе так расстраиваться. Хе-хе! Мы это поправим. Все в наших руках.
Полякин бережно взял счетовода под руку и, как-то особенно хитро и добродушно подмигнув, подтолкнул его в калитку.
Леденцов приосанился, достал из кармана платочек, смахнул с лаковых сапог пыль и повеселел.
Празднично, гостеприимно сияют залитые полуденным солнцем окна прасольского дома. Из раскрытых дверей кухни плывет жирный запах поджаренных севрюжьих потрохов.