Суровая школа (рассказы)
Шрифт:
Месяц назад, в начале ноября, когда партизанские бригады готовились к штурму города, Николетина первый раз в жизни очутился под Бихачем. Политический комиссар бригады произнес перед партизанами речь о годовщине Октябрьской революции, которая произошла седьмого ноября. Он упомянул и о тяжелых орудиях крейсера «Аврора», и о штурме царского Зимнего дворца. У Николы в грохоте и сумятице двухдневных боев за город смешались в одну кучу Бихач и Петроград, октябрь и ноябрь, пушки «Авроры» и партизанские минометы. Когда в конце концов, закопченный и грязный, он вломился в монастырь благочестивых сестер
— Тьфу ты, нечистая сила. Давай, Йовица, выбираться из этих юбок, пока живы! Не смыслю я ни бельмеса ни в женщинах, ни в законе божием.
И даже несколько дней спустя Николетина, проходя мимо монастыря, каждый раз кривился и отворачивался, как от погреба с протухшей кислой капустой.
— Вот говорят — Зимний дворец, Зимний дворец! А как попадешь туда — из бабьих юбок не выпутаться.
Сейчас, когда Николетина второй раз попал в Бихач, город показался ему каким-то необычайно торжественным и спокойным. То ли из-за выпавшего утром снега, то ли из-за чего другого — командир и сам не знает. Но, как всякий настоящий солдат, он недовольно косится на всю эту тишь и красоту.
— Гм, вот штатская жизнь, заснули они все тут, в тылу, что ли?
На домах то здесь, то там виднеются флаги. Чем ближе к центру, тем их больше. Только теперь Николетина догадывается, что это может означать, и ищет взглядом взводного Ежа.
— Йовица, уж не началась ли эта самая Скупщина [21] , или там заседание правительства?
С того временя как в бою под Цазином был ранен ротный комиссар Пирго, Йовица стал своего рода политическим советником Николы. Хотя он знает, быть может, Меньше командира, Николетина всегда обращается к своему добродушному и терпеливому односельчанину, встречая такую надежную поддержку и такой искренний отклик, словно он рассуждает вслух сам с собою. Все самое лучшее, что мог бы он сказать и пожелать себе, скажет и пожелает ему этот понурый Йовица.
21
Скупщина — парламент.
Хотя Еж принадлежит к числу бойцов, что помоложе, все партизаны с некоторого времени называют взводного Батей, ибо он горбится так же, как их отцы. Раннее сиротство наложило на его лицо печать постоянной глубокой озабоченности, так что при взгляде на него каждый думает: этот, как видно, добровольно взвалил на себя и мои заботы.
Батя Йовица напряженно моргает, словно силясь сообразить что-то, и тупо глядит на Николу.
— Я говорю, не началось ли заседание Скупщины, или как она там называется?.. — громче повторяет Николетина и недовольно потирает небритое лицо.
— А-а, ну да, конечно! — спохватывается Йовица. — Как это она называется, брат? А?
Все так же моргая, он торопливо роется в торбе, вытаскивает оборванный по краям лист бумаги и разочарованно рассматривает его:
— Нету… искурили… Вот тут было записано.
— Искурили
— А что делать, коли у меня вся рота просит!
Им приходится обратиться за информацией к новичку, восьмикласснику, присоединившемуся к роте в самом Бихаче, и тот объясняет им, что сейчас в городе заседает Антифашистское вече народного освобождения Югославии, или АВНОЮ.
В беготне и сутолоке, наступившей после освобождения Бихача, когда к тому же и комиссар был ранен, никто толком не разъяснил бойцам Николиной роты, что такое АВНОЮ. Поэтому они поняли дело так, что в Бихаче собирается партизанское правительство. Новичок-гимназист, правда, пытался, как мог, растолковать им, в чем дело, но бойцы не очень-то слушали его, а еще меньше верили. Что он может знать — в роту пришел только вчера, на шее шелковое кашне, видать, барич. Эх, будь тут прежний их Гимназист, была бы совсем другая песня!
Николетина словно воды в рот набрал, он молча шагал впереди колонны, как нагруженный мешками помольщик; когда роту разместили, он отозвал Йовицу в сторонку.
— Пойду-ка я посмотрю, что там делается. Не мешает, знаешь, проконтролировать.
— А что именно?
— Да вот это самое АВНОЮ.
— Тебе-то что за дело до него?
— Вот те на! — вытаращил глаза командир. — Создается правительство, командование всего государства, а ты говоришь — что мне за дело? Хочу посмотреть, я все тут.
Николетина прибрался и подтянулся, насколько было возможно. Насупившись, он решительной походкой направился к дому, где происходило заседание. Глядя на дом, он припомнил, что здесь вроде бы он сражался в ноябре. Это придало ему решимости.
Перед самым домом его остановил часовой.
— Эй, товарищ, ты куда?
— Надо заглянуть, — деловито ответил Николетина и собрался пройти.
— Нельзя, товарищ.
Никола вздрогнул, как от удара, и мрачно уставился на часового.
— Как нельзя? Ты что?
— Нельзя, там заседание.
— Так я из-за него и пришел.
Часовой позвал начальника караула; тот, убедившись, что Николетина не делегат и не гость, с важностью покачал головой:
— Нельзя. А что тебе там надо?
— Хочу посмотреть, кто там есть.
— Ишь какой! А тебе что за дело?
Николетина вскипел:
— То есть как «что за дело»?! Я тут второй год кровь проливаю, того и гляди головы лишусь, а теперь, когда создают власть и государство, меня не пускают посмотреть, на что все это похоже?! Чепуху ты городишь, братишка! Есть у меня право…
Начальник караула несколько смутился.
— Никто тебе, товарищ, не говорит, что ты не имеешь права, но только… Запрещено, брат, входить, пока там идет работа, приказ такой.
— Да успокойся ты, парень, не стану же я там в барабан колотить. Тихонько войду и погляжу, кто там сидит.
— И этого, товарищ, нельзя. Николетина нетерпеливо почесал в затылке.
— Ну ладно, а если я на животе подползу и посмотрю как-нибудь одним глазком?
— Ты что, с ума сошел или дурака валяешь? — сдвинул брови начальник караула. — На брюхе он полезет на заседание АВНОЮ, нечего сказать!