Суровые дни. Книга 1
Шрифт:
Вбежал молодой, но с уже довольно заметным брюшком джигит, радостно закричал:
— Туркмены бежали!
— Куда бежали? — уставился на него Шатырбек.
— Не знаю, ага!.. Обычно они с рассветом шуметь начинают, а сегодня тихо. Посмотрел от большого чинара — их словно земля проглотила. Двоим велел на скалу залезть, посмотреть кругом — тоже ни одной живой души поблизости не увидели. Тогда мы решили: будь что будет. — и перешли ущелье…
Шатырбек сердито вскинул брови.
— Перешли ущелье?
— Да, ага!
— А кто разрешил?
Джигит молчал, потупившись.
— А если бы они появились вдруг и окружили вас, тогда
— Виноват, ага… Увлеклись и сами не заметили, как перешли ущелье.
— Ха, увлеклись! Смотри-ка, что он говорит!
Джигит снова виновато опустил голову. Шатырбек смягчился.
— Ну, а что потом?
— Пришли мы в их лагерь. Там никого нет. Костры еще дымят неглного, а шалаши, которые они там понастроили, пустые. В одном нашли четыре мешка ячменя, в другом — два мешка муки. Вещи в беспорядке валяются. Видно, в спешке лагерь оставляли.
— Значит, совсем никого нет?
— Ни души, ага, совсем пусто!
— И можно идти туда, ничего не опасаясь?
— Можно, ага!
Шатырбек удивленно пожал плечами и посмотрел на Тачбахш-хана. Тот усмехнулся с видом человека, давно все понявшего.
— Не я ли утверждал, что в тот самый день, когда Абдулмеджит-хан выйдет из Куммет-Хауза, туркмены побросают все и побегут без оглядки? Теперь ты убедился в этом!
— Все равно не укладывается в голове, что они Серчешму бросили — такую выгодную позицию… А ты полагаешь, что Абдулмеджит-хан уже выступил?
— Какой может быть разговор!
— Почему же он гонца не прислал?
— Клянусь аллахом, ты слишком наивен! У гонца путь неблизкий — через горы, через ущелья. Кто знает, что может случиться с гонцом? А Абдулмеджит, уверенный, что гонец прибыл и сообщил тебе день выступления, уже выступил и полагает, что ты сделал то же самое. Клянусь аллахом, так оно и есть!
Шатырбек задумался, покручивая ус, потом сказал:
— Может быть, тогда там и позавтракаем?
— Клянусь аллахом, верно сказал! — с удовольствием воскликнул Тачбахш-хан. — Это будет очень приятный завтрак!
— Молодец! — сказал Шатырбек, оборотившись к пузатому джигиту. — Хорошее дело сделал! Мерхаба! Иди, захвати своих людей и занимайте ту сторону ущелья. Но только осторожно, сначала «сватов» пошли, — Шатырбек скривил губы в усмешке, — не нарушай туркменского обычая. Понял?
— Понял, ага!
— Тогда иди и пусть ко мне приведут вчерашнего туркмена.
— Бечишим, — склонился в поклоне джигит.
Шатырбек протянул руку к лежавшему рядом звонку и резко тряхнул его. Вошел сгорбленный старик слуга.
— Кальян принеси!
Сарбаз ввел изможденного, заросшего бородой туркмена в старых чарыках, черной папахе из кошмы и драном халате. На левой руке его не было ни одного пальца, только пять подсохших струпьев говорили о том, что парень недавно побывал в руках у палача. Правая рука была привязана за спину. Провалившиеся глаза смотрели отрешенно, в них застыли боль и недоумение.
— Как звать тебя, говоришь? — спросил его Шатырбек.
— Бегенч, — тусклым голосом ответил парень.
— Ты из самого Хаджи-Говшана?
— Да.
— И окрестные дороги хорошо знаешь?
— Знаю, ага.
— Сколько парсахов [96] до Атрека?
— Если рано утром сесть на коня, то до предвечернего намаза можно доехать.
— А сколько парсахов до села Аннаберды-хана?
— Это подальше, чем Атрек…
Шатырбек презрительно
— Убери его!
Сарбаз сильным тычком в затылок вытолкнул Бегенча из шатра, посторонился перед слугой, почтительно несшим кальян. Старик обтер мундштук кальяна вынутым из-за пояса чистым белым платком и протянул его Шатырбеку. Тот в свою очередь потер мундштук ладонями и с удовольствием затянулся. После двух затяжек кальян перешел к Тачбахш-хану, потом снова вернулся к Шатырбеку.
96
Парсах — 12 километров.
Наконец Шатырбек поднялся.
— Давайте собираться, дядя, если хотите позавтракать на той стороне ущелья!
Он перекинул через плечо перевязь сабли, низко надвинул на глаза плоскую каракулевую шапку, взял винтовку и вышел. Тачбахш-хан последовал за ним.
После дождей, ливших несколько дней кряду, погода была на редкость хорошей. Небо очистилось от черных туч и сияло, насквозь пронизанное тонким светом осеннего солнца. Четко, как нарисованные, чернели горные вершины. Когда входишь в ущелье, горы сразу сдвигаются, и человеку кажется, что он находится на дне глубокого колодца. Откуда-то из расщелины струилась прозрачная, как журавлиный глаз, вода. Она образовывала ручеек, который сбегал вниз, к роднику, и вместе с ним вливался в небольшое озерцо, названное народом Серчешмой. По имени этого озера получила название и вся местность. Вода из озера текла по ущелью, набирая сил от других источников, и там, на северо-западе, соединялась с рекой Гурген.
И вот Шатырбек идет по ущелью. Идет твердо, не опасаясь ничего. А чего, собственно, опасаться? Туркмены отошли, путь свободен. В противном случае разве можно было бы сделать хоть один шаг с полной уверенностью, что сумеешь сделать и второй? Это было самое опасное место в переходе, узкая тропа вилась, как змея, и если тебе навстречу выйдет враг, ты не сумеешь повернуть назад, не сумеешь спрятаться на отвесной скале. Только сабля твоя и сможет выручить.
След в след за Шатырбеком важно шагает Тачбахш-хан. Он идет, выпятив куриную грудь и гордо задрав голову, словно ведет за собой непобедимое войско легендарного Кира на новое завоевание Вавилона. А войско это — даже не сарбазы регулярной армии, а просто огромная толпа людей, не подходящих друг к другу ни по возрасту, ни по одежде. И вооружены они по-разному. У половины из них — ружья, остальные имеют сабли и копья. Но что до этого Тачбахш-хану, честолюбивые мечты которого летят выше самых высоких гор!
Постепенно справа горный массив стал отдаляться и изгибаться, образовывая полукруг, похожий на отпечаток конского копыта. Вся долина была сплошь застроена шалашами, а посередине стояла даже неразобранная черная кибитка. Вокруг валялись кучи золы, конского помета, дрова.
Шатырбека встретил пузатый молодой джигит.
— Тридцать человек дальше послал, — доложил он, — остальные здесь.
Шатырбек обошел вокруг шалашей, осмотрел изнутри кибитку и остановился на краю долины, там, где западная сторона ее резко снижалась. Низина настолько плотно поросла кустарником, что люди назвали ее Геокдженгель — «Зеленые заросли». Посередине низинки, скрытое кустарником, было небольшое озерко, переходящее в трясину. Вокруг него, заслоняя предательскую синь озера не только от людей, но и от небесных птиц, сплели свои кроны могучие деревья.