Суровый воздух

Арсентьев Иван Арсентьевич

– Говорит Москва!

Летчики столпились вокруг приемника. Опоздавшие протискивались вперед.

– Что новенького в Будапеште?

– Какому фронту приказ? – спрашивали голоса.

– Тише! Слушайте! – прикрикнул Черенок.

После сводки Совинформбюро дикторы стали передавать указы Президиума Верховного Совета о награждениях. Летчики один за другим стали расходиться по своим делам. Комната опустела. Остались лишь Черенок у приемника и Остап, прижавшийся к теплой печке. Остапа знобило. Мучил приступ давней малярии, которая никак не проходила, несмотря на «лошадиные Дозы» разных порошков, принимаемых им по предписанию врача Лиса. Лицо Остапа в местах ожогов было красным, а все тело тряслось мелкой дрожью.

– Сходил

бы ты в землянку к техникам, отлежался бы, пока пройдет… – посоветовал Черенок.

– Ничего, я привык… – отвечал Остап слабым голосом. – Скорей бы задание давали… У меня, знаешь, малярия трусливая какая… Достаточно «желтобрюху» звякнуть, как моментально исчезает.

– Тише, обожди… Об авиаторах передают. Послушаем. Нас ведь тоже представляли, – прервал его Черенок, наклоняясь к приемнику.

– За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением Ордена Ленина и медали «Золотая Звезда»… – объявил диктор и стал перечислять фамилии. Это были полковники и сержанты, лейтенанты и генералы, бомбардировщики, истребители, разведчики, штурмовики – люди различных видов авиации. Незнакомые фамилии. Вдруг Черенок насторожился. Голос диктора назвал фамилию лейтенанта Лысенко.

– Наш Петр! Лысенко! Смотри, «Лавочкины» в гору пошли, – воскликнул Остап. Но Черенок остановил его, подняв руку. Диктор продолжал называть фамилии награжденных:

– Гвардии лейтенант Попов… Остап подпрыгнул:

– Ага! Есть и с нашего поля…

– Гвардии старший лейтенант Оленин Леонид…

– Два! – загнул Остап второй палец и бросился к приоткрытой двери, в которую в это время входил торжественно улыбающийся Грабов.

– Товарищи, сюда! Наших награждают! – крикнул Остап в помещение штаба.

Комната наполнилась летчиками.

– Гвардии старший лейтенант Черенков Василий… – донеслось из динамика, и Остап, стукнув Черенка по плечу, загнул еще один палец.

– Гвардии старший лейтенант Пуля Остап…

От неожиданности Остап издал губами «ап» и застыл с поднятой вверх рукой. В следующее мгновение он сконфуженно почесал затылок и открыл рот, силясь что-то объяснить, но дружное «ура» товарищей заглушило его слова. Все с радостью, в один голос поздравляли, пожимая руки смущенным товарищам.

– Нашим Героев присвоили! Совсем неожиданно передали указ из Москвы! – сообщил Рогозин зашедшему на командный пункт начальнику штаба Гудову.

– Почему же неожиданно? – ответил Гудов. – Об этом мы знали. Я со стоянки ушел специально для того, чтобы первым поздравить их. Поздравляю! Горячо поздравляю, товарищи ветераны, – повторял майор, обходя награжденных и пожимая им руки. – Вы заслужили это высокое звание. Представляя вас к награде, мы не сомневались, что вы будете удостоены.

Радостно возбужденный Черенок хотел ему ответить, но запнулся и сказал только «спасибо». Пробежав взглядом по лицам товарищей, он еще раз взволнованно повторил:

– Спасибо!

Зазвонил звонок «желтобрюха». Гудов взял трубку и жестом приказал подать ему оперативную карту. Руки летчиков машинально потянулись за планшетами.

Группе Попова по расписанию надлежало взлететь первой. Из штаба дивизии конкретных целей не дали, а сообщили только район действий – плацдарм за Наревом, с тем чтобы командиры групп сами на подходе соединялись с радиостанцией генерала Гарина и непосредственно от него получали задания на поражение целей.

Группа пошла на взлет. Привычным движением руки Попов захлопнул фонарь кабины, дал газ и начал разбег. Интуитивно чувствуя, что машине пора отрываться от земли, он ослабил давление руки на штурвал и подождал прекращения толчков земли. Но самолет не отрывался. Попов потянул сильнее, но и после этого самолет не оторвался, продолжая стучать колесами. В сознании летчика мелькнула тревога – взлетная

полоса кончалась. Взгляд eго молниеносно перекинулся на циферблат счетчика оборотов. Здесь все было в порядке – стрелка стояла на взлетном режиме. Аэродромное поле кончилось, началась пашня. Колеса тяжело забились в бороздах. Катастрофически быстро надвигалась стена леса. Не видя другого выхода, Попов дал форсаж и обеими руками что было сил рванул на себя штурвал. Самолет, задрожав, как в лихорадке, нехотя оторвался от земли и, цепляясь колесами за верхушки деревьев, с трудом полез в высоту. Низкая облачность не позволяла подняться выше ста метров, и Попов полетел бреющим полетом. Весь путь он озабоченно прислушивался к мотору, присматривался к приборам, но ничего ненормального не замечал, если не считать значительно повышенных оборотов винта да странно малой скорости. Правый ведомый его, Аверин, без конца выскакивал вперед, ругался, требуя увеличить скорость, но самолет Попова двигался так, будто сзади него по земле волочился якорь. Небывалое дело приводило его в крайнее изумление. Подлетая к реке Нарев, он вызвал станцию наведения и, получив от нее задание, еще больше изумился. Не фашистский ли радист подстроился? Попов переспросил паролем, и ему тут же по всем правилам было повторено прежнее задание – штурмовать лес севернее Макув, лес, который еще вчера был занят своими.

За двое суток боев советские войска быстро и успешно продвинулись на юг, расширили плацдарм по берегу Нарева и заняли город Макув. Гитлеровские части, которые до тех пор упорно сопротивлялись и цеплялись чуть ли не за каждую пядь земли, стали быстро откатываться на юг, ведя арьергардные бои. Слишком уж поспешный отход немецких частей вызвал подозрение. Началась усиленная разведка всеми средствами. И вот произведенные поиски дали неожиданный результат. Оказалось, что участок, ранее считавшийся самым безопасным, теперь стал самым опасным. Мнимое отступление фашистов было не что иное, как демарш – демонстрация, рассчитанная на то, что советские части, преследуя их, оттянутся от переправ и ослабят свой правый фланг. Отводя войска на юг, гитлеровцы немедля перебрасывали их снова на северный край плацдарма, где концентрировался мощный кулак для удара во фланг советским частям.

Не зная точно обстановки и замыслов командования, Попов был раздосадован тем, что его послали штурмовать какой-то там пустой лес. «Что это за цель?» Ничего реального, кроме бревен», – думал он. Но когда белые дымки разрывов со всех сторон облепили самолеты, когда между деревьями замелькали враги на бронетранспортерах и огромных грузовиках, ему стало ясно, что это и есть настоящая цель.

Сбросив бомбы со стометровой высоты, штурмовики с азартом стали прочесывать лес пушками. Несколько попаданий оказались удачными – в лесу начались взрывы, повалил дым.

Попов развернул группу на последний заход, как вдруг на одной из просек заметил серые контуры танков, замаскированных ветками. Не раздумывая, он бросил самолет под облачность, подал команду «атака!» – и круто пошел к земле. Серая облачность вокруг него покрылась красным многоточием злобствующих эрликонов. Попов нажимал на гашетки, но пушки молчали. Лишь один пулемет пустил тоненькую сиротливую струйку трассы, такую жиденькую, что летчик в сердцах плюнул и вывел самолет из пикирования. Боеприпасов больше не было. В это время в телефонах донесся напряженный, с болью хрипящий голос:

– Ребята… Я – Аверин… Я ранен… в грудь… Машина горит…

Попова словно кольнуло ножом. Он оглянулся и увидел самолет Аверина. Пикируя с небольшим углом, его машина, объятая пламенем, неслась на танки. Скорее инстинктивно, чем с разумным решением, Попов крикнул ему:

– Держись!.. Держись, дружок!

Но Аверин, очевидно, уже не слышал. Самолет его, все больше накреняясь на левое крыло, стремительно приближался к земле. И внезапно пораженные происходящим летчики услышали:

– Я – Аверин… Прощайте.