Сущий дьявол
Шрифт:
Деймон судорожно сглотнул.
— Тебе больно?
— Нет.
— А здесь?
— Нет.
— Хорошо. Тогда лежи спокойно, пока я буду разрезать твои бинты.
Гвинет подцепила большим пальцем бинт, и Деймон почувствовал прикосновение холодных ножниц, которые двигались по направлению к глазу. Он боялся дышать, им овладел внезапный страх: а что, если после того, как бинты будут сняты, он ничего не увидит? Может, он на всю жизнь останется слепым, искалеченным, беспомощным? Деймон зажмурился и не открывал
И тут щеки его словно овеяло прохладным ветерком.
В комнате воцарилась напряженная тишина.
— Можешь открыть глаза, Деймон.
Он боялся открывать глаза, боялся, что ослеп, и в то же время не хотел, чтобы Гвинет поняла, что он трусит.
— Ты так и не сказала мне, почему ты оказалась здесь, в Морнингхолле, — заговорил Деймон, чтобы выиграть время. — А я не угадал.
Но он знал, почему она здесь. Он это знал — и страшился правды, такой хрупкой, такой пугающей и в то же время такой обнадеживающей.
— Открой глаза, и я скажу…
— Я не могу.
— Неправда, можешь.
Им овладели гнев и отчаяние. Он снова обливался потом и слышал гулкие удары своего сердца. Однако глаза так и не открыл.
— Открой глаза, Деймон. Пожалуйста, — попросила Гвинет.
Маркиз в отчаянии сжал кулаки. Если он лишился зрения, он не сможет ее увидеть. Не сможет ее увидеть и в том случае, если у него поврежден мозг. Невозможность видеть ее — это самое ужасное…
— Я хочу сообщить тебе что-то очень важное, Деймон, но я не сделаю это до тех пор, пока ты не откроешь глаза.
В ее голосе звучала такая нежность, что ему вдруг захотелось расплакаться. И еще ему хотелось ненавидеть эту нежность, он хотел заставить себя возненавидеть ее, как раньше ненавидел красивые цветы и хрупкий фарфор. Но вместо гнева и ярости он испытывал какие-то странные, до сих пор неведомые ему чувства: казалось, что-то подступило к горлу и сжало его с такой силой, что он не мог даже сглотнуть…
«Я хочу сообщить тебе что-то очень важное, Деймон, но я не сделаю это до тех пор, пока ты не откроешь глаза».
У него не оставалось выбора. Он открыл глаза…
Все было как в тумане — и темные панели стен, и белый с позолотой потолок, и ее лицо, казавшееся отражением в зеркале озера. Все было смутным, неясным, расплывчатым. Деймон заморгал — и лицо Гвинет стало более отчетливым; он увидел, что она внимательно смотрит на него, и прочел в ее взгляде сочувствие и ожидание. Маркиза снова поразили эти изумительные, сияющие фиалковые глаза.
Но было в ее взгляде что-то еще…
«Ты знаешь, что это, Деймон».
Нет, не может быть, он этого не заслужил!
Но это было.
Деймон почувствовал, что туман набегает на его глаза, грозя пролиться слезами, что
— Я их открыл, Гвинет, — прошептал он и взял ее за руку. — Я открыл глаза.
Она дотронулась до его щеки и кротко улыбнулась:
— Да, ты открыл глаза, Деймон.
Он проглотил комок в горле и, не сводя с нее взгляда, спросил:
— Так что же ты хочешь мне сказать?
Улыбка Гвинет стала шире — это была чудесная улыбка. Улыбка ангела.
И вдруг она исчезла — грудь Деймона содрогнулась, и чувства, копившиеся в его душе годами, прорвались наружу — слезы хлынули из глаз, покатились по щекам и омочили подушку.
Он знал, что слова, которые она собиралась сказать, навсегда изменят его жизнь.
— Я хочу сказать тебе, Деймон… что я люблю тебя. Он привлек ее к себе.
— И я люблю тебя, Гвинет. Видит Бог, люблю!
Она обвила руками его шею, и он, уронив голову ей на плечо, разрыдался.
Выздоровление Морнингхолла шло быстро, чему явно способствовало его нетерпение. В восемь маркиз уже встал с постели, в девять с огромным аппетитом позавтракал, уничтожив солидную порцию бекона, яиц и тостов, а в одиннадцать он уже нежился в огромной ванне — впервые за несколько недель.
«Я хочу сказать тебе, Деймон… что я люблю тебя». О, эти слова все еще звучали у негов ушах, и сердце его неистово колотилось. У него возникло ощущение, что он вырвался на волю из какой-то мрачной темницы и впервые почувствовал вкус к жизни. Его прежняя жизнь, годы, проведенные на службе, даже ужасные раны, из-за которых он оказался в Морнингхолле, — все это осталось в прошлом, а в будущем была только она, Гвинет.
Голова у Деймона еще побаливала, но уже не так сильно. Когда же Робин, его новый камердинер, помог ему выбраться из ванны и облачиться в халат, Деймон почувствовал себя совершенно другим человеком. Он протер рукавом запотевшее зеркало и удостоверился, что нос его цел, а зубы на месте. Маркиз улыбнулся, и эта его улыбка даже не казалась демонической. Впрочем, голова у него все еще кружилась, когда он слишком резко поворачивался, но теперь он уже не боялся своего лица. Теперь он уже ничего не боялся, и это — главное.
Почему его покинул страх? Потому что он был на пороге смерти, но все-таки одолел ее? Или же что-то случилось с ним, пока он находился без сознания? Деймон улыбнулся.
Нет никакого сомнения: появившийся у него вкус к жизни и признание Гвинет сыграли роль большую, нежели что-либо другое.
Боже, ему не терпелось начать новую жизнь! Деймон отвернулся от зеркала. Робин ожидал его, держа наготове одежду — ту, что была на нем на плавучей тюрьме.
— Простите, милорд, — заметив недоуменный взгляд маркиза, сказал камердинер, — но леди Симмз привезла это с собой из Портсмута. Она решила, что вам понадобится…