Сущий рай
Шрифт:
— Кто это? — сказал а Жюли, как только дверь закрылась.
— Старшая сестра. Разве ты не узнала? Ведь ты ее уже видела.
— Да, когда меня привезли, — равнодушно сказала Жюли. — Но с тех пор она не показывалась. Что ей нужно?
— Она просто хочет сделать тебе приятное и доставить все, чего ты захочешь.
— Оставила бы она меня в покое, — капризно сказала Жюли. — Обращаются то как с зачумленной, то как с глупым ребенком, которого развлекает радиоприемник или колода карт.
— Да,
— Не нужно мне ее извинений!
— Но послушай, Жюли, она старается вести себя по-человечески, — расстроенно сказал Крис, огорченный неудачей своего маленького плана. — Нельзя отталкивать от себя людей, которые относятся к нам хорошо и стараются нам помочь. В конце концов она здесь старшая, и ее хорошее отношение может тебе очень пригодиться. Тем более что я уезжаю…
— Уезжаешь? Куда?
— Сейчас объясню. Только сначала скажи, как ты себя чувствуешь. У тебя отдохнувший вид.
— Да, я, пожалуй, отдохнула, — неохотно согласилась Жюли. — Но мне здесь ужасно не нравится, Крис. Здесь такая тоска, а ночью мне мешает спать шум на улице.
— Ладно, — сказал Крис, стараясь говорить бодро. — Тогда мы возьмем тебя отсюда. Подожди только, пока я вернусь.
— Куда это ты едешь? — подозрительно спросила Жюли. — Ты же сказал, что сможешь приходить меня навещать.
— Знаю. Но я не мог предвидеть того, что случилось…
— А что случилось? — раздраженно спросила она.
— Это огорчит тебя, как огорчило и меня. Я бы не сказал тебе этого, если бы не боялся, что тебе скажет это кто-нибудь еще и в гораздо более грубой форме.
— Что такое? — спросила Жюли, и выражение страха появилось в ее глазах.
— Это касается отца, — сказал Крис, не спуская с нее глаз.
— Что с ним? — Выражение страха усилилось.
— Нечто весьма серьезное, боюсь. Сегодня утром я получил от матери телеграмму, что он очень болен. Вот она.
— Ах! — В полном ужасе Жюли пробежала телеграмму. — Почему она не пишет, что с ним?
— Не знаю. Думаю, этого еще никто не знает, — неумело лгал Крис, чувствуя, что у него получается бог знает что. — Видишь ли, вслед за этим пришла другая телеграмма. И на твое имя тоже пришли две телеграммы, вероятно, в них говорится то же самое.
— Он умер! — быстро сказала Жюли.
Крис кивнул.
— Зачем ты не сказал мне сразу, без всех этих околичностей. — И затем сейчас же последовал тот самый вопрос, которого он так боялся: — Знал он про меня?
Крис заколебался. Он спорил с самим собой — говорить или не говорить — и никак не мог решиться. Если он солжет, облегчит ли он этим ее страдания? И бывают ли обстоятельства, оправдывающие явную ложь?
— Да, знал, — просто сказал Крис.
— О! Кто ему сказал?
—
— О Крис, зачем ты это сделал. Я хотела, чтобы они не знали.
— Как бы ты это скрыла от них? — убеждал ее Крис. — Они захотели бы узнать, почему ты ушла от Хартмана. И потом, они обязаны сделать для тебя все, что могут, хоть я и сомневаюсь, чтобы от них было много пользы. Если бы я знал, что он внезапно умрет, я бы не стал писать, но почем я знал?
— Выходит, что я убила его! — мелодраматически воскликнула Жюли.
— Вздор! — сказал Крис. — Я люблю тебя ничуть не меньше, чем он, а ведь меня это не убило. Это все равно должно было случиться. Он пил слишком много виски.
— Не говори такие гадости о покойном, — возмутилась Жюли.
— Что ж, так оно и есть, — сказал Крис с напускным цинизмом, радуясь, что ему удалось отвлечь ее и что ее негодование направлено теперь против него. — Зачем убеждать себя, что он умер с горя. Насколько мы можем судить, все произошло раньше, чем он получил мое письмо. По всей вероятности, так. Да вот, прочти-ка эти телеграммы, и тут еще письмо Ротберга тебе.
Жюли прочла телеграммы, адресованные ей, и откинулась на подушки с рыданиями и стонами:
— О папа, бедный милый папа, он умер, и это наша вина!
Крис поднял с кровати обе телеграммы. Это были точные копии тех телеграмм, которые получил он. По-видимому, Нелл знала только один способ «подготавливать» людей к неожиданному горю. Он не стал разубеждать Жюли, когда она обвинила себя и его, и предоставил ей выплакаться. В конце концов он сам тоже всплакнул над этим. Снова возник все тот же вопрос: насколько Жюли в самом деле огорчена и сколько в этой показной скорби было присущего всякой живой плоти стремления отгородиться от реальности смерти, насколько она условна и насколько искренна? «Жюли, — подумал он, — по-видимому, всегда была на стороне матери и выступала против отца. Вероятно, в современной семье так и должно быть: женщины должны объединяться против старика. Иногда отец и Жюли разыгрывали сентиментальные любовные сценки, в которых папа был ухажер, а дочка — кокетка. Как тошнотворны эти неразумные эмоции. А, да что уж там!»
Он взглянул на часы. Пора двигаться, время более позднее, чем он думал. Нужно еще узнать, когда отходит поезд, позвонить Марте, собрать вещи, чего-нибудь поесть.
— Жюли.
Ответа не последовало.
— Жюли! — сказал он настойчиво, чтобы заставить ее повернуться. Она подняла голову и посмотрела на него укоризненным взглядом; лицо у нее было мокрое от слез.
— Мне пора идти. Мне очень не хочется оставлять тебя в таком состоянии, но ведь и матери там нелегко одной. И я должен выяснить, что же, собственно, случилось. Ты меня слушаешь?