Сущность
Шрифт:
Моя юность вынудила меня принять меры, которые тогда казались уместными. Я руководствовался не столько медицинскими соображениями, сколько глубокими чувствами, и теперь я понимаю, что к ним примешивались и другие мотивы. Разумеется, вы имеете полное право прекратить общение со мной. Но уверяю вас, мной движет лишь стремление выполнять торжественную клятву, которую я дал, когда ушел из Университета Западного побережья.
Шнайдерман не вернулся на восток. Он возглавил отделение государственной психиатрической больницы недалеко
Мой дорогой Гэри, прошу простить мое молчание. То была реакция старика, который забыл страсти и ошибки своей юности. Вы согласитесь встретиться со мной в Лос-Анджелесе? Пожалуйста, дайте мне знать.
Она была подписана доктором Вебером.
Однако через три недели доктор Вебер скончался от инсульта. Шнайдерман не пришел на похороны, потому что не смог взять отгул из-за обязанностей на работе. Он вспомнил о фотографии доктора Вебера из школьного ежегодника, нашел ее, увеличил, вставил в рамку и повесил на стену за своим столом. Однажды днем он посмотрел на нее и задумался, возможно ли найти выход из жизненных лабиринтов, и почувствовал, как по щекам текут слезы.
В течение дня Шнайдерман присматривал за отделением и помогал другим. В больнице не хватало персонала. Многим пациентам так и не поставили правильный диагноз, и Шнайдерман боролся с законодательным собранием штата за финансовую помощь и официальную реформу. Также ему на удивление быстро удалось повысить уровень безопасности. Во всей Южной Калифорнии только в его отделениях за два квартала этого года не было зарегистрировано ни одного случая изнасилования, избиения или попытки самоубийства.
Многие медсестры и персонал задавались вопросом, зачем такому блестящему молодому врачу работать в государственном учреждении.
Шнайдерман тихо постучал и открыл дверь.
– Доброе утро, Карлотта, – мягко поздоровался он.
– О, доброе утро, Гэри, – ответила она, скромно запахивая халат у горла.
На ее лице появились маленькие морщинки – вокруг глаз и в уголках губ. Но в нем чувствовалась жизненная сила. Та самая звериная, но умеренная грация. Именно это лицо тысячу раз всплывало в его снах.
– Я слышал, ты плохо спишь, – сказал он.
– Ну да, – призналась она. – Снотворное оказалось слишком слабым.
– Я пытаюсь снять тебя со снотворных, Карлотта.
– Мне становится страшно… совсем немного.
Шнайдерман улыбнулся. Он посмотрел на нее серыми, искрящимися глазами.
– Я бы хотел встретиться после завтрака, – сказал он. – Можно прогуляться по саду.
– Да. Будет здорово.
Гэри закрыл дверь. Две медсестры ему улыбнулись. Ходили слухи, что у Шнайдермана среди пациентов была любимица. Он был таким собранным, даже резким при нарушении дисциплины и его установок. Но не в палате 114-Б, Карлотты Моран, параноидальной шизофренички, – когда доктор открывал эту дверь, то сразу смягчался, от него исходило какое-то сияние, и он снова становился почти что мальчишкой, полным энтузиазма и чувства юмора.
Шнайдерман быстрым шагом направился в свой кабинет. Группа репортеров пришла осмотреть помещение. Большинство психиатров ненавидели такое вмешательство. Но Шнайдерман приветствовал и даже поощрял. Он хотел, чтобы государственная помощь психически больным
Перед обедом он встретился с Карлоттой.
– Я получил письмо от твоей матери, – сказал Гэри.
– Да?
– С детьми все в порядке.
– Замечательно, – отозвалась женщина.
Сегодня она казалась рассеянной. Обычно в течение дня она реагировала инстинктивно, как нормальный человек. Только к вечеру она становилась такой – отстраненной, а затем испуганной.
– Ты бы хотела их увидеть? – спросил он.
– Да. Но сначала я хочу поправиться.
– Я могу организовать визит.
Карлотта улыбнулась, прикрывая глаза от жаркого солнца. Трава была зеленой, ее поливали ряды ленивых опрыскивателей. Рядом под присмотром играли дети, их смех звучал ясно и тепло.
– Возможно, скоро, – ответила Карлотта.
Шнайдерман изучал лицо, к которому никогда не прикасался, шею, которую никогда не целовал. И все же, в некотором смысле, он стал ей очень близким человеком, своего рода ангелом-хранителем.
– Я бы хотел уменьшить дозу успокоительного.
– Нет…
– Ты зависишь от них. Мне это не нравится.
– Нет, пожалуйста…
– Совсем чуть-чуть. Понемногу. Это не больно.
– Я боюсь.
– Ты же знаешь, что бояться нечего, – он взял ее за руку и нежно сжал. – Ради меня, Карлотта? Попробуй. Будем каждым вечером уменьшать по чуть-чуть. И посмотрим, что будет.
– Хорошо, – мягко отозвалась она, улыбаясь.
– Что смешного?
– Ты правда обо мне беспокоишься, да?
Шнайдерман покраснел.
– Я твой врач. Кроме того, ты и так все знаешь, я тебе говорил.
– Не стоит. Ты помнишь, что я сделала с твоей карьерой. Из-за меня ты оказался в этой паршивой…
– Я рад быть здесь. Мне нравится моя работа. Правда. Поверь.
– Вы так и не выросли, доктор Шнайдерман. Ты остался таким же маленьким мальчиком. Знаешь, тебе бы жениться.
Шнайдерман покраснел еще сильнее.
– Моя личная жизнь… вполне удовлетворительна.
Они рассмеялись. Когда лучи послеполуденного солнца пробились сквозь листву деревьев над головой, Шнайдерман задумался, не обрел ли счастье каким-то непостижимым, странным образом. То самое, в которое теперь мало кто верил. Еще и в месте, которое большинство избегает, как самых страшных кругов ада. И все же это правда. В некотором смысле – по крайней мере, в течение дня – сейчас, когда они были вместе, на легком ветерке, они не чувствовали беспокойства и нервозности. Они знали друг друга досконально, без малейших недоговорок. Но каждый день Шнайдерман наблюдал за ее переменами как в теле, так и в выражении лица. Карлотта оглядывалась по сторонам. Становилась одержимой растущими тенями. Нервничала. Казалось, она боялась наступления ночи.
Или ждала ее?
Позже тем вечером Шнайдерман, по своему обыкновению, прогуливался мимо палаты 114-Б.
– Как она? – спросил он.
– Слегка беспокойна, – ответила медсестра.
– Она приняла успокоительное?
– Да, сэр. Только пять миллиграмм.
– Да. Отлично.
Шнайдерман осмотрел палаты дальше по коридору. Мальчик, страдавший тяжелой формой аутизма, бился головой о стену. Его пришлось связать, чтобы он не навредил себе. Шнайдерман пытался получить грант, субсидию, что угодно, чтобы выписать мальчика из больницы и обеспечить профессиональный уход, которого тот заслуживал.