Суть острова. Книга 1 (Добудь восход на закате)
Шрифт:
— Понятно. Тебе виднее, сын, пока.»
Короткие гудки.
— Вот же сукин кот! Ты смотри, Блондин, какой этот Ричи нагленький!
— Рик, а не Ричи. Голова у него варит, не отнять. Только почему это он решил, что мы не захотим надавить через детей и внуков ихних?
— Так и надавим! Проблем-то…
— Нет, не скажи, вполне вероятно, что и не станем. Все имеет свою цену, любое давление. Он понимает, что мы способны поставить их на прослушку и на всякий случай озвучивает, дает нам «оборотку»: мягко показывает, что нас не боится, на шантаж не поддастся и готов на многое, если мы будем, в его понимании, «борзеть». Это тертый чувак, с характером. Но
Прошло двое суток, и незнакомцы молчали, никак не давали о себе знать. Нельзя сказать, чтобы затишье это успокаивало Сигорда и его сына, но — вот странность — вселяло какую-то иррациональную надежду, что все рассеется само собой, как дурная анонимная шутка. На третьи сутки Сигорд просто-таки был вынужден покинуть дом и отправиться в банк, где на совещании совета директоров требовалась его подпись, сделанная самолично в присутствии нотариуса. Теоретически, преодолев огромное количество организационных и иных трудностей, реально было бы организовать подобное совещание в квартире Сигорда, но Сигорд, посовещавшись с Яблонски и сыном, решил, что это будут непомерные издержки, не денежные, но информационные, статутные… Бронированный мотор Сигорд с презрением отверг, поехал на представительском «Меркурии»: сын за рулем, сзади и спереди — джипы, моторы с охраной, восемь проверенных ребят, профессиональных охранников, у каждого лицензия на ствол и сами стволы на руках, автоматического и полуавтоматического действия.
До банка добрались без проблем, а на обратном пути их взяли. Все было предельно просто и буднично: служба дорожной безопасности прижала маленький кортеж к обочине и намертво заякорила оба джипа сопровождения. «Меркурию» разрешили немедленно и в обязательном порядке убираться на все четыре стороны. Никакие объяснения и, звонки «наверх» и адвокатам, никакие бумаги, включая те, что с водяными знаками и портретами государственных мужей, действия не возымели. Сын проявил чудеса напора и рассудительности и выбил из «дорожников» их мотор — в сопровождение, но за километр до дому мотор срочно вызвали на происшествие и дальнейшее было вполне понятно и предсказуемо: помятый мотор поперек пути, дверцы хлопают, люди в масках и камуфляже… «Сидеть, выйти из мотора, руки за голову, повязок на глазах не трогать, сюда, быстрее…»
Потом уже, в здании, где они оказались, их развели по сторонам: сына отдельно, Сигорда отдельно.
Это был склад, подвальное помещение без окон, более чем наполовину заставленное стеллажами от пола до потолка, на стеллажах коробки — наклеек не разобрать, видимо, какая-то бытовая утварь. Сигорду пришлось подождать около часа, сидя на одной из коробок, прежде чем его завели в помещение, несколько более приспособленное для человеческого обитания, видимо, клерковское рабочее место. Обычный канцелярский стол, два стула, таких же простых и канцелярских, кипы бланков и бумаг на столе, древний черный телефон с диском, компьютер старого образца, не включен…
Сигорда усадили на свободный стул, перед столом, а напротив него, опершись предплечьями на столешницу, уже сидел здоровенный детина, лет под пятьдесят, в сером производственном халате поверх костюма, красные толстые ручищи сцеплены в замок, во рту незажженная сигарета. Детина молча ждал, пока оба сопровождающих выйдут из подвала.
— Ты Сигорд, да? — Сигорд поразмыслил, выбирая форму ответа.
— Да.
— Сейчас подойдет один человек и тогда поговорим. Если куришь, кури. Пепел
— Пока не скучно. — Детина загыгыкал и посмотрел на часы.
— Да где же он, сучья лапа!..
— Это кто сучья лапа? Я, что ли?
— Не я, по крайней мере. Сучья лапа — это не сука, так, нет? Привет. Не задирайся, Блондин, и не бери на жалость, я не извинюсь за твое опоздание.
— Поскольку ты сам скотина. Если я задержался, то потому лишь, что… уважительная причина, одним словом. — Последние слова тот, кого назвали Блондином, таинственный посетитель Сигорда на бирже, произнес с нажимом и первый собеседник кивнул, принимая объяснение.
— Короче, Сигорд. Готов слушать? — Это уже Блондин включился в беседу.
— Готов.
— Нам нужны шестьсот миллионов. Верни нам их — и наша благодарность окажется безмерна: сотни горячих спасибо, торт, аплодисменты и все такое.
— Я у вас ничего не забирал. — Жирный согласно кивнул, показывая, что — да, спорить не о чем, не забирал.
— Мы знаем. Но вот этот господин уже объяснял тебе, что мы «попали», что называется, на ваших полянах, и очень хотим вернуть утраченное с твоей помощью.
— А почему с моей? Есть и побогаче моего люди.
— Гм… Ты… не горячись, старик. Моя бы воля — дал бы тебе в рыло и ты сразу бы все понял. Есть и побогаче тебя. Но то был бы разбой, а не деловое сотрудничество, которое мы тебе предлагаем. Я бы лично и перед разбоем не остановился, но — подчеркиваю — то я, да и я взялся бы лишь в знакомой для меня области. В этой же ситуации считается, что риск при отбирании таких сумм чрезмерно велик… Слишком много следов, федеральные комиссии, гигантские потоки странных денег в странные адреса… В результате — засветка и массовые расстрелы. Пропавшие же у нас деньги… Они такого сорта, такой особенности… Что наши с Блондином заказчики настаивают на добровольном и, главное, «чистом» возвращении. И в этом есть определенный смысл: одни шестьсот лимонов вроде бы и равны другим шестистам лимонам, но и не равны… В одном случае это залатанный косяк, компенсация за косяк, то есть — все равно великая оплошность, слабопростительная, а в другом случае — колебания денежных средств туда-сюда, деловые будни. Впрочем, тебе и понимать не надо. Сделай — и гуляй себе куда хочешь.
— Нет. Не сделаю.
— Что-о???
— Чего?
— Что слышали. Могу объяснить — почему, перед тем как вы за меня возьметесь… физически…
— Это — я тебе мигом, не откладывая, сучок заперданный…
— Нестор, присядь на место, как брата прошу. Пожалуйста, не надо вот этого вот… Сигорд, объясняйте.
— Я не вижу особой разницы в тех или этих миллионах, но я знаю разницу между вольной жизнью и подневольной…
— Сидел, что ли?
— Дело не в кандалах и решетках.
— А в чем, тогда?
— Если я вам уступлю и сделаю, как вы просите — хотя и не представляю как — вы уже никогда с меня не слезете, пока досуха не выдоите.
— Мы так не поступаем.
— Это слова. Но даже если и не досуха — я весь остаток дней буду коровой в стаде коров, щипать траву и доиться, и радоваться будням — но под вечным кнутом пастуха. Так уже было в моей жизни, и похуже того было, а больше не будет. Не — будет. Я — отказываюсь — работать — на — вас.
— Да ты что, сбрендил, урод… Блондин, засохни, теперь я буду говорить. Я! Понял? — Называемый Блондином раздраженно ухмыльнулся и чуть отошел в сторону, показывая, что не мешает стучать кулаком в грудь, рявкать грозным голосом и иными проверенными способами решать возникшую проблему.