Суть времени. Цикл передач. № 31-41
Шрифт:
И вот от этой маленькой штучки, которую, повторяю, можно объяснять самыми разными способами, от маленькой, но приковавшей тогда моё внимание к себе штучки, — до теории апокастасиса… Потому-то господину Кураеву так надо было разгромить апокастасис (то есть идею того, что так — не должно быть)… Несмотря на то, что её разделяли такие великие авторитеты церкви, как Григорий Нисский… Вот потому-то и надо было всё это разгромить, чтобы не осталось ничего социалистического, ничего коммунистического внутри религии.
Ад — это «хорошо», это «правильно». И после конца света —
Это очень специальная картина ада.
Люди должны понять, что их… не знаю, как папы и мамы, но дедушки и бабушки точно, прадедушки и прабабушки… хотели-то построить рай на земле, и ничего плохого в этом нет. А в наказание за это дерзновенное желание здесь строят ад. И строят его на определённых основаниях, взятых из классической доктрины Модерна и освобождённых от всего, что в Модерне было идеального. Прежде всего — от развития, от восхождения.
Итак, это мир, в котором нельзя быть добрым.
Это мир, в котором нельзя сострадать.
Это мир, в котором нельзя быть вместе с другими.
У меня есть очень интересный знакомый с либеральными убеждениями, который очень внимательно смотрит за дискуссией по поводу советского. И говорит, что советское надо обязательно реабилитировать, очень нужно, чтобы оно было реабилитировано. Я говорю: «А почему?» «Понимаете», — говорит он, — «должна быть какая-то историческая территория, смысловая территория, на которой не стыдно, не позорно говорить всерьёз об общественном благе. Потому что вся та территория, на которой мы сейчас живём — смысловая, идеологическая, культурная, — на ней стыдно и даже позорно всерьёз говорить об общественном благе».
Итак, это мир, в котором стыдно и даже позорно говорить всерьёз об общественном благе.
Это мир разделённый, в котором нельзя быть вместе с другими. И так он построен был ещё с Модерна, восхищённого возможностью дробить, дробить и дробить традиционное общество, в котором есть эти связи с другими.
Это мир, в котором, по большому счёту, уже не остаётся места дружбе и солидарности.
Это мир, в котором любовь крайне проблематична именно как любовь, то есть как что-то, имеющее корни на небе. «Не возлюбил бы я тебя, не возлюби я честь превыше». Корни в том, что превыше. Любовь низведена к привязанности, к влечению — но она уже не есть в этом смысле любовь.
Это мир без восхождения. Потому что в Модерне-то восхождение есть. Оно остаётся.
И это мир, где, в конечном счёте, прославляется порок.
Вот это — мир, в котором данной субстанции придётся жить. Но тогда по отношению к этой жизни вполне справедливо воспользоваться как управляющей метафорой религиозным словом «спасение».
Тут не сосуществовать нужно. Тут можно только спасаться. Я снова подчёркиваю, что я использую это слово не в классическом религиозном смысле. А именно в том смысле, в каком оно может быть адресовано и светским, и религиозным людям с одинаковой силой.
Речь действительно идёт о спасении. Что это такое и какова вытекающая из этого самая сермяжная, самая сиюминутная социальная практика — об этом мы поговорим в следующем выпуске.
Выпуск 37
В музыке, в драматургии, везде — финал это нечто особенное. То есть всё, что в пределах произведения осуществляется, разворачивается во времени, — наконец должно собраться в какую-то одну точку с тем, чтобы было понятно, для чего обсуждалось всё то, что обсуждалось.
Повторяю, это касается чего угодно. Это общая теория композиции. И здесь цикл телевизионных передач имеет те же закономерности, которые имеет любая другая форма: музыкальная, художественная, литературная и так далее.
Итак, нам вполне уже пора обсудить, а, собственно говоря, зачем нужны все эти рассуждения, что они собой знаменуют, к чему на практике обязывают, какой имеют смысл за рамками того, что можно назвать изложением совокупности некоторых мыслей человека, обладающего своими представлениями о происходящем.
Давайте в этой связи посмотрим на то, с чего всё началось. И, может быть, тогда станет яснее, чем всё должно завершиться к финалу всей нашей передачи «Суть времени».
На протяжении долгого времени я достаточно последовательно излагал некую совокупность идей. При этом все излагаемые мною идеи всегда, и это легко проследить, содержали в себе и какие-то очень такие высокоабстрактные уровни, и уровни совсем практические — что именно означает то или иное событие, взорвавшее нашу общественную жизнь. Были также уровни промежуточные. И так вот эта сложность нарастала.
И всегда наличие некоторых высших уровней сложности вызывало раздражение у нормальной патриотической публики.
— Вот здесь есть какие-то и так для нас достаточно сложные, но относительно всё-таки простые вещи, — и вот Сергей Кургинян что-то нам по этому поводу рассказывает, делится какими-то своими дельными соображениями… Ну, и слава Богу. Ура! Ругает тех, кто нам не нравится, хвалит тех, кто нам нравится, — всё нормально. Вот этого и достаточно. А зачем это всё дальше громоздить, эту вертикаль смыслов — нам не ясно.