Суворов (1-е изд.)
Шрифт:
Казалось, русское оружие всюду торжествует окончательную победу. Но следующий, 1771 год во многом изменил ситуацию. Румянцев хотя и переходил Дунай, но действовал нерешительно, ограничился взятием нескольких крепостей и воротился в Молдавию. Командовавший флотом Алексей Орлов не решился плыть в Дарданеллы и даже не сумел поддержать восстания греков, зверски подавленного турками. Только в Крыму действия протекали успешно, и татарский хан был вынужден бежать. Однако это не возмещало отсутствия успехов на главном участке.
В то же время политический горизонт покрылся зловещими тучами. Встревоженные ошеломляющими победами при Кагуле и Чесме, европейские державы открыто заняли враждебную России позицию. Австрия заключила союз с Турцией и потребовала вывода
Дюмурье застал у конфедератов мелкие распри, борьбу самолюбий, кутежи и карточную игру. Численность войска доходила до 10 тысяч, но оно было очень скверно организовано. С помощью нескольких польских патриотов — в особенности графини Мнишек — Дюмурье сумел в короткий срок навести порядок, и в апреле 1771 года разбил стоявшие на Висле русские войска. Однако эта победа оказалась пирровой: упоенные успехом, польские вожаки вновь начали мародерствовать.
С прибытием Дюмурье военные действия оживились, и для Суворова открылись некоторые перспективы. Он двинулся против нового противника и, выйдя нз Люблина, взял приступом местечко Ланцкорону (в 30 верстах от Кракова). В этом деле, между прочим, были прострелены его шляпа и мундир.
Овладев местечком, он порешил взять и цитадель, в которой заперлись поляки, но здесь постигла его неудача, одна из редких неудач в его военной карьере — конфедераты отбили штурм, причем русские понесли большие потери. Сам Суворов был при этом легко ранен; ранена была и лошадь под ним. Пришлось отступить. Суворов направился к местечку Рахову и рассеял скопившийся там отряд конфедератов. Во время этой экспедиции случился эпизод, очень характерный для Суворова: его колонна подошла к Рахову ночью и рассыпалась по местечку в поисках засевших в избах поляков. Полководец остался совершенно один; в этот момент он заметил, что в корчме заперся многочисленный отряд. Не колеблясь, он под’ехал к двери и стал уговаривать поляков сдаться: это ему, в конце концов, удалось; поляков оказалось пятьдесят человек.
Вернувшись в свой «капиталь», как прозвал Суворов город Люблин, он получил от Веймарна приказ снова итти к Кракову, где теперь расположились гласные силы конфедератов. Имея под начальством свыше полутора тысяч человек, он с обычной быстротой совершил марш и застал Дюмурье врасплох. Однако реализовать выгоды внезапности ему помешала новая, хотя и столь же незначительная неудача. Вблизи от Кракова, около деревни Тынец, находился сильно укрепленный редут, занятый отрядом конфедерата Валевского. Суворов решил взять редут с налету. Это было выполнено, но пехота конфедератов отбила редут и после упорной борьбы удержала за собой. Потеряв около двухсот человек, а главное, несколько часов драгоценного времени, Суворов прекратил штурм и двинулся к соседней деревне Ланцкороне, уже являвшейся незадолго перед этим ареной военных столкновений. Тут произошел известный бой, могущий почитаться классическим примером смелости и мастерства в учете психологии противника.
В распоряжении Суворова было в это время уже три с половиной тысячи человек; поляков было приблизительно столько же. Дюмурье занимал чрезвычайно сильную позицию. Левый фланг его упирался в Ланцкоронский замок; центр и правый фланг, недоступные по крутизне склонов, были прикрыты рощами. Бой завязался на левом русском фланге, но в то же время Суворов, не дожидаясь, пока подтянется весь его отряд, двинул несколько сотен казаков на центр неприятельского расположения. Уверенный в неприступности своей позиции, Дюмурье приказал подпустить поближе «шедшую на верную гибель» конницу и открыть огонь, только когда она взберется на вершину гребня. Но казаки, поднявшись на высоты, развернулись в лаву и с такой энергией ударили в пики,
После этой битвы отношения Дюмурье с конфедератами, и без того не отличавшиеся сердечностью, в конец испортились, и он через несколько недель уехал во Францию. «Мурье, управясь делом и не дождавшись еще карьерной атаки, откланялся по-французскому и сделал антрешат в Белу, оттуда на границу», — не без ехидства донес об этом Суворов.
Впоследствии в своих мемуарах Дюмурье пространно критиковал приказ Суворова атаковать конницей сильную позицию. Он считал подобные действия противоречащими всем тактическим правилам и об’яснял успех Суворова игрой случая. Посредственность пыталась критиковать гений! Дюмурье невдомек было, что Суворов проявил в этом бою высокое искусство. Он точно оценил обстоятельства, понял нравственную слабость противника, интуитивно нашел верное средство для его поражения. Свой рискованный план он построил на впечатлительности поляков, на внезапности удара и на стремительности его. В данном случае это было гораздо эффективнее, чем методический нажим на польские позиции. Это было, действительно, очень простое решение вопроса, но то была простота гения. «На войне все просто, — выразился однажды Клаузевиц, — но зато самое простое и есть самое трудное».
С поражением Дюмурье, самым видным предводителем конфедератов остался Казимир Пулавский. Суворов погнался за ним, настиг его, разбил и попытался уничтожить его отряд. Однако Пулавский остроумным маневром сумел оторваться от русских войск, увлеченных преследованием его арьергарда, и благополучно увел от погони свои главные силы.
Узнав о военной хитрости Пулавского, Суворов пришел в восторг. В нем заговорил художник, умеющий отдать должное искусству и друга и врага. Он отослал Пулавскому свою любимую фарфоровую табакерку — в знак уважения к отваге и находчивости противника.
Этим окончилась предпринятая Суворовым операция. Она была построена на тех же твердо усвоенных им принципах: неустанная стремительность, неодолимый натиск. В течение семнадцати суток отряд прошел около 700 верст среди враждебно настроенного населения, почти ежедневно ведя бои с противником. Это производило впечатление смерча, и ни поляки, ни офицеры не знали, как бороться с ним.
Последние надежды польских конфедератов сосредоточились теперь на литовском великом гетмане графе Огинском. Долго колебавшийся, ввязываться ли ему в военную авантюру, он, в конце концов, уступил подстрекательствам французского правительства. На решение его повлияло прибытие к нему из Польши конфедерата Коссаковского с двухтысячным полком черных гусар. Отряд этот назывался «вольные братья» и считался лучшим у конфедератов. Огинский, помышлявший в случае успеха о польской короне, бросил жребий: в августе 1771 года он внезапно напал на русский отряд и взял в плен около пятисот человек; командир отряда Албычев был убит. Известие о том, что Огинский встал на сторону конфедератов, разнеслось по Литве и отовсюду стали стекаться к нему волонтеры.
Удачное развитие дальнейшей деятельности Огинского грозило русским серьезными последствиями. Народные волнения могли быстро охватить весь дотоле спокойный край.
Суворов в следующих выражениях характеризовал выступление Огинского: «Возмутилась вся Литва. Регулярная ея… армия с достаточною артиллериею и всем, к войне подлежащим, снабженная собралась, как и довольно иррегулярных войск, под предводительством их великого гетмана, графа Огинского, который сперва и получил некоторые авантажи; наши тамошние деташементы действовали слабо и очень предопасно, давали ему время возрастать, так что считали уже его более как в десяти тысяч лучшаго войска, что не могло быть правдою, но от протяжения времени вероятно бы совершилось».