Суворов и Кутузов (сборник)
Шрифт:
Еще ни разу Суворова не вязали так по рукам и ногам, как опутал его гофкригсрат.
В Турине Суворов получил ответ на свой план дальнейших операций, который он послал императору Францу из Милана.
Император Франц считал, что Суворов, перейдя на правый берег По, нарушил его прежние инструкции. В головах австрийцев, которые не знали ничего, кроме линейной тактики и вечных поражений на поле боя, не могли уложиться наступление и победа.
Франц в сотый раз твердил главнокомандующему, что главная задача Суворова – «занять пункты и крепости, которые доставляли бы нам возможность сосредоточивать наши силы и отражать стремления французов
«Прошу Вас, любезный фельдмаршал, содержание письма сего, так, как и двух предыдущих, всегда иметь в памяти».
Это походило на вежливый выговор, это звучало предупреждением, угрозой, возмущало Суворова.
Сначала позвали, облекли всей властью, а теперь связывают по рукам и ногам. Бездарный, никогда не нюхавший пороху баронишка поучает его, поседевшего в боях. Как-то сразу забыли, что до приезда Суворова австрийская армия терпела одни поражения, а с Суворовым знает только победы.
А ведь если начать считаться, то он может предъявить австрийцам по-настоящему основательные претензии. Тогда, в Вене, Франц определил, что все продовольствие для русского корпуса будут доставлять австрийцы. Такое решение показалось Суворову естественным и удобным. А теперь он увидел, что это была хитрая лазейка: австрийцы хотели ограничить власть Суворова. К тому же австрийцы неаккуратно доставляли провиант. Русские войска по трое суток не видали хлеба. А если и привозили хлеб, то он был из рук вон – сырой, из крупно смолотого, самого различного зерна. Мясо давали большею частью ослятину, вино – разбавленное водой.
В богатой Италии не устроили магазейнов. Войска довольствовались на походе тем, что доставали у населения. Лошади были на подножном корму.
Что же оставалось делать? Жаловаться императору Францу – бесполезно, писать Павлу – преждевременно.
Было горько, нестерпимо, невыносимо. Было противно.
Наклонившись над столом, Суворов перебирал бумаги, когда дверь отворилась и кто-то без стука вошел в кабинет…
Назавтра Суворов назначил выступать из Турина. Сведения о противнике приходили самые разноречивые, но Суворов решил все-таки сосредоточиться у Александрии. И теперь, перед отъездом и, может быть, накануне решительного сражения, он просматривал свои заметки, бумаги, планы.
И в это время кто-то вошел.
Без стука мог войти только Прошка. Но почему сегодня он не сопит, не ворчит и стоит на одном месте?
Суворов круто обернулся.
Перед ним стоял в мундире, со шляпой в руке, сын Аркадий:
– Здравствуйте, папенька!
– Сынок, Аркашенька! – кинулся к нему Александр Васильевич.
Суворов видел сына за всю его четырнадцатилетнюю жизнь пока что не очень много. До десяти лет Аркадий жил с маменькой в Москве. Впервые Александр Васильевич увидел его в Петербурге в 1796 году, когда приехал из Варшавы. Варвара Ивановна отправила сына к отцу, резонно полагая, что отец сможет дать лучшее воспитание и образование сыну, чем она.
Царица Екатерина сделала Аркадия камер-юнкером великого князя Константина Павловича. Затем Аркадий гостил вместе с Наташей у папеньки в Кончанском. Когда Александр Васильевич приезжал по вызову императора Павла
В общей сложности отец и сын были вместе не более полугода.
После того как Наташа вышла замуж, все отеческие заботы Александр Васильевич сосредоточил на сыне. В переписке с Хвостовым Александр Васильевич уделял Аркадию – его жизни, учению, воспитанию – большое внимание. И вот теперь, нежданно-негаданно, Аркадий очутился в Турине. Он стоял перед отцом – высокий, красивый мальчик, загорелый и крепкий.
– Ну что, камер-юнкером к великому князю? – спросил отец. (Великий князь Константин Павлович месяц тому назад приехал в армию к Суворову.)
– Нет, папенька, я сам.
И Аркаша смущенно протянул отцу большой пакет.
Александр Васильевич вскрыл его, отнес бумагу подальше от глаз.
Царский рескрипт:
«Гр. Александр Васильевич!
Удовлетворяя желание сына идти по стопам отца и, будучи свидетелем побед его, научиться знаменитому искусству сему, отправляю к Вам сына Вашего, коего чувствительность и приверженность к Вам и к славе Вашей достойны всякой похвалы, о чем с удовольствием Вам свидетельствую».
– Ну, молодец, молодец!
Он еще раз обнял сына и поцеловал его в голову.
– Садись. Что в Вене?
– Андрей Кириллович кланяется…
– У него жил?
– У него.
– Как принял?
– Хорошо, папенька. Андрей Кириллович такой добрый…
– Добры бобры… Добр, да на поводу у Тугута. У этой совы. Что Тугут?
И, не дождавшись ответов сына, с горечью сказал:
– В Вене любят только посредственность. А талант не поклонник для узды. Тугут. Сын лодочника на Дунае. Ежели бы его отец так правил своей лодкой, как сын австрийской политикой, то давно раков бы кормил в Дунае!.. Его настоящая фамилия – не Тугут, а лучше: Тунихтгут! А зря укоротил ее – так более подходяща, помилуй Бог! Беспредельное самолюбие. Самолюбие без предела и без основания…
Суворов глянул на сына.
Впрочем, кому он все это говорит?
Мальчик скучал. Он смотрел в окно – на веселую, залитую солнцем площадь, на фонтан, на голубей у фонтана.
– Аркашенька, поди, мальчик, отдохни, поешь с дороги. Эй, Прошка! – крикнул Александр Васильевич, подходя к двери.
«С сыном все-таки легче, чем с дочерью», – думал он, когда Аркаша вместе с Прохором вышел из комнаты.
III
К 1 июня у Александрии сосредоточились союзные войска, кроме тех, что остались в тылу для осады крепостей, еще занятых французами.
А через сутки стало совершенно очевидно, что прежние известия о намерениях врага неверны. Пленные лазутчики и очевидцы – люди, приезжавшие из Генуи в Турин, – все они, вольно или невольно, врали.
Моро старался ввести Суворова в заблуждение. С одной стороны, он тревожил передовые части союзников, часто передвигая свои войска, делал вид, что хочет наступать на Александрию. С другой – распространял слухи о том, будто к нему идут морем подкрепления. По случайности в это время в Генуэзский залив действительно пришла французская эскадра адмирала Брюи. Брюи высадил только один батальон в тысячу человек. Но очевидцы клялись, что видели, как в Генуе высадился сам Макдональд, даже описывали, в каком мундире и шляпе он был.