Суворов и Кутузов (сборник)
Шрифт:
Совершенно противоположные по характеру и темпераменту, Барклай и Багратион не могли сговориться и действовать согласованно.
Первая армия стала на Поречской дороге, второй же Барклай приказал занять ее место у Приказ-Выдры. А на следующий день, 28 июля, военный министр велел Багратиону отойти, к Смоленску.
Ежедневные передвижения – то наступление, то фланговый марш, то отступление, – совершавшиеся по невозможным дорогам, изнуряли людей и лошадей и не были понятны ни командирам, ни рядовым. Так как в приказе обязательно упоминалась
Терпение всех истощилось.
Неразбериха в командовании издергала всех.
Багратион подчинялся приказам Барклая, но жаловался в письмах всем. Аракчееву он писал:
«Я никак вместе с министром не могу. Ради Бога, пошлите меня куда угодно, хотя полком командовать в Молдавию или на Кавказ, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена так, что русскому жить невозможно, и толку никакого нет».
Необходимость единого командования назрела окончательно, была всем очевидна.
Ермолов писал об этом императору. Генерал-адъютант граф Шувалов, по болезни вынужденный покинуть армию, послал Александру письмо, в котором умолял назначить главнокомандующего:
«Дела с каждым днем становятся все хуже и хуже. Войска недовольны до такой степени, что ропщут уже солдаты; они не имеют никакого доверия к их главному начальнику. Нужен другой главнокомандующий, один над обеими армиями. Необходимо, чтобы ваше величество назначили его немедленно, иначе погибла Россия».
Выхода у Александра не было – не хотелось, а волей-неволей приходилось назначать главнокомандующего: народ ведь не просил царя во главе вооруженных сил.
Александр поручил избрание главнокомандующего специальному комитету из шести человек. В него вошли: бывший воспитатель Александра Павловича, председатель Государственного совета граф Николай Иванович Салтыков, петербургский главнокомандующий Сергей Кузьмич Вязмитинов, генерал Алексей Андреевич Аракчеев, начальник полиции Александр Дмитриевич Балашов и действительные тайные советники Петр Васильевич Лопухин и Виктор Павлович Кочубей.
Александр снова попытался умыть руки – пусть решают другие, кому быть главнокомандующим, а он останется, как всегда, в стороне.
III
Кутузов один облечен был в народную доверенность, которую так чудно он оправдал.
В большом кабинете графа Салтыкова, выходившем окнами на Неву, собрались члены комитета.
Сегодня здесь решалась судьба русской армии, судьба России.
Июльский вечер был тепел и тих, но окна в кабинете оставались закрытыми: хозяин, семидесятишестилетний граф Салтыков, боялся простуды. Он сидел с всегдашней кислой миной на худом, лисьем лице. Ни люстр, ни свечей не зажигали:
За столом сидели: мрачный, надменный Аракчеев, сухощавый, спокойный Лопухин, добродушный Вязмитинов и двое молчаливых – себе на уме – красавец Кочубей и безобразный лицом Балашов.
Комитет выслушал рапорты командующих армиями и разные письма к государю и Аракчееву: Багратиона, его начальника штаба генерала Сен-При, Ермолова и других. Письма из армии говорили все о том же: о необходимости единого командования.
Их читал монотонным, дьячковским голосом Аракчеев. После этого обсудили, каким требованиям должен отвечать избранник, и решили, что он обязан иметь «известные опыты в военном искусстве, отличные таланты, доверие общее и старшинство».
– Ну что ж, господа, а теперь прошу называть кандидатов, – сказал председатель комитета Салтыков.
Аракчеев тяжело думал, насупив брови. Лопухин, сложив пополам лист бумаги, обмахивался им, как веером, и думал только о том, что не худо бы открыть окно. Вязмитинов выражал полную готовность поддержать достойнейшего. Кочубей загадочно улыбался, легонько постукивая пальцами по столу. Балашов сосредоточенно рисовал на бумаге карандашом какие-то узоры.
– Ну кого же? Петра Ивановича Багратиона? – спросил Салтыков.
– Да, да, Багратиона! – встрепенулся Аракчеев.
– А не лучше ли Беннигсена? – осторожно предложил Вязмитинов.
– Он же не русский.
– Ах да! – махнул досадливо рукой Вязмитинов. – Я и забыл!
– Ивана Васильевича Гудовича, – сказал Лопухин. Он остался в душе москвичом, хотя жил в Петербурге, и потому вспомнил своего старого московского главнокомандующего.
– Да ведь Гудович мне ровесник. Он стар, – ответил Салтыков. – А как все-таки насчет Багратиона?
– Багратион слишком горяч! – возразил Кочубей.
– А кого же вы предлагаете, Виктор Павлович?
– Я предложил бы Алексея Петровича Тормасова.
– Молод еще. И опытом и доверием, – отрезал Аракчеев.
Все затихли, думая.
– А если Палена? – прервал молчание Вязмитинов.
– Так ведь, что он, что Барклай – оба лифляндцы. Эх, Каменский зря умер! Александр Дмитриевич, а вы что же молчите, сударь мой? – обратился к Балашову Салтыков.
– Я давно надумал, Николай Иванович, да жду, не назовет ли кто его.
– Кого это?
– Михайлу Ларионовича Кутузова, – ответил Балашов.
– Кутузова? – чуть ли не с ужасом переспросил удивленный Аракчеев. Он хорошо помнил, что император не жалует Кутузова.
– Да, Кутузова!
– О Михайле Ларионовиче мы все позабыли, – улыбнулся Кочубей. – Что ж, Кутузов – хорошо! Он человек достойный!
– Да, да, достойный! – поддержал Лопухин.
– Его императорское величество не будет доволен, – буркнул Аракчеев, кашляя в кулак.
– Погодите, Алексей Андреевич, однако же государь утвердил Михайлу Ларионовича начальником ополчения! – вспомнил Вязмитинов.