Суворов и Кутузов (сборник)
Шрифт:
Горчаков откомандировал в распоряжение главнокомандующего двух фельдъегерей.
Михаил Илларионович прежде всего отправил новгородскому, тверскому и смоленскому губернаторам предписание заготовить с 11 августа на станциях по сорок пять лошадей для него и свиты. Затем занялся самым важным вопросом – резервами для армии.
Горчаков прислал сведения. Выяснилось, что само военное министерство не располагает проверенными и точными данными.
Генерал Милорадович формировал у Калуги из рекрутов последнего набора особый корпус. Предполагалось,
Все это пышно именовалось «второй стеной» и должно было дать от ста до ста двадцати тысяч человек.
– Если бы хоть сто тысяч, тогда нам никакой антихрист не страшен! – сказал Резвой.
– Все это лишь на бумаге, – покривился Кутузов.
– И потом все это – рекруты от матушки-сохи, не обученные, не привычные ни к ружью, ни к сабле, – заметил Кайсаров.
– А также слабо вооруженные, – прибавил Кудашев.
– Одним словом, пишите к Алексею Ивановичу, чтобы немедля прислал еще трех фельдъегерей. Пошлем предписание Милорадовичу – пусть докладывает мне обо всем в Смоленск, а Ростопчин – чтоб усилил Милорадовича московским ополчением, – приказал Кутузов.
Целый день пролетел в распоряжениях и сборах к отъезду в армию.
В воскресенье 11 августа, с самого раннего утра, у дома Кутузова стал собираться народ. Сюда, на Воскресенскую набережную, со всего города шли чиновники, купцы, ремесленники, крестьяне, мужчины и женщины. В толпе сновали любопытные, всезнающие мальчишки.
Весь Петербург прослышал о том, что сегодня отбывает на войну избранник народа, князь Михайло Илларионович Кутузов, кому вверено главное руководство всеми армиями. Петербург шел провожать маститого полководца, которого он знал и любил.
На набережной уже дожидались, звеня бубенцами, десять лучших ямских троек для Кутузова, его свиты, канцелярии, фельдъегерей, кухни и прислуги. К дому то и дело подъезжали коляски и дрожки – родственники и друзья съезжались провожать Михаила Илларионовича.
Толпа на набережной все густела. Народ стоял уже от дома Кутузова до Летнего сада. Полицейский офицер с несколькими нижними чинами безуспешно пытался установить порядок.
В доме у Кутузовых в эту ночь почти не спали. Далеко за полночь в кабинете Михаила Илларионовича полковники по его указаниям еще писали разные бумаги и рассылали во все концы России фельдъегерей. Потом, утомившись, прилегли тут же в кабинете по-походному – кто на диване, кто в креслах – отдохнуть до зари.
А утром в доме проснулись чем свет.
Раньше всех встала Екатерина Ильинишна – собирать мужа в путь-дорогу. Вчера целый день на кухне пекли и жарили. Нужно посмотреть, как все уложено, не забыли ли чего. Сколько раз за тридцать четыре года совместной жизни с Михаилом Илларионовичем приходилось ей заниматься этим малоприятным делом – провожать мужа на войну!
Екатерине Ильинишне
Михаилу Илларионовичу сегодня тоже было не до сна. Он встал вскоре после жены. Умылся, оделся и все или смотрел на карту, что-то прикидывая карандашиком, или ходил из угла в угол в тяжелом раздумье. Михаил Илларионович был скрытен. Он не любил никому говорить до поры до времени о своих замыслах, расчетах и планах. Только отдавал короткие приказания невыспавшимся полковникам.
Потом Ничипор усадил барина бриться. А после бритья обе Катеньки – жена и дочь – позвали всех в столовую завтракать. Еда не шла на ум, но пришлось сесть за стол.
В доме стоял дым коромыслом. В каждой комнате толклись люди – родственники и друзья провожали Михаила Илларионовича.
И вот раздался первый удар колокола: звонили к обедне.
Пора вставать из-за стола. Надо еще отслужить молебен в Казанском соборе и – в путь: дело не ждет, враг уже стучится в смоленские ворота.
Еще раз последние сборы, последняя проверка.
– Бумаги, карты, деньги взяли? – спросил Кутузов у озабоченных полковников.
– Взяли, Михаил Илларионович.
– Ну, тогда по русскому обычаю присядем-ка на дорожку!
Уезжающие, домашние и гости сели где попало. Ничипор сел на скамейку, которую всегда возил с собой для Михаила Илларионовича.
На минуту все в кабинете затихло. Только слышалось, как тихонько плакала, сморкаясь в платочек, бедная Катенька, впервые расстававшаяся с мужем.
Екатерина Ильинишна держалась молодцом.
– Ну, с Богом! – поднялся Кутузов.
Все засуетились, затараторили, зашумели. Ничипор и лакеи понесли укладывать на тройки последнюю поклажу.
Толпа на набережной загудела, заволновалась:
– Уже! Идет!
Все взоры устремились на парадную дверь дома.
И вот из нее на крыльцо вышел в скромном мундирном сюртуке без погон, в белой бескозырке с красным околышем князь Михаил Илларионович Кутузов.
Все мужчины, стоявшие на набережной, обнажили головы перед прославленным, убеленным сединами русским полководцем.
Первая коляска, в которую сели Михаил Илларионович с женой и дочь Катя с мужем, полковником князем Кудашевым, медленно тронулась с места. За ней постепенно двинулись остальные.
Ехать приходилось только шагом: так было много народу на Дворцовой набережной.
Люди жались к самой коляске, старались подойти к ней поближе, чтобы увидеть знаменитого полководца, пожелать ему счастливой дороги, успеха в неравной борьбе с врагом. Мужчины махали шляпами, шапками, картузами, женщины – платочками и шарфами. В коляску совали и бросали букеты цветов, кричали:
– Спаси нас, Михайло Ларивонович!
– Счастливый путь!
– Храни тебя Господь!
– Гони проклятущих немцев из штаба!