Суворов
Шрифт:
Полковник понимал, что «ослабленный» пьянством мог быть или приведен в чувство увещеваниями, угрозами и побоями, или остаться пропащим для своей должности человеком. Тут от командиров требовалось терпение. До полковника и даже до капитана, по буквальному смыслу «Полкового учреждения», должны были доходить рапорты только о том, что нижестоящие чины сами не смогли исправить: ведь упоминание о плохом поведении в рапорте было позором и формой наказания. Старший сержант «исправлял» поведение командовавших капральствами унтер-офицеров, капралов и ефрейторов, «не допуская до ротного командира», но лично делая им выговор.
В наказаниях солдат Суворов приказывал учитывать мотив проступка и разбираться,
«ДУША МАТЕРОГО ТЕЛА»
В обучении солдат о наказаниях вообще речи не шло и правильная работа полковой машины бития не требовала: наказания и взыскания всех форм свидетельствовали о том, что что-то идет наперекосяк. Между тем в процветании одушевленного тела, каким Суворову представлялся полк, был заинтересован каждый военный, желающий получать от своей почетной службы истинное наслаждение. Эту нравственную награду Александр Васильевич считал главным, что человек может найти в армии.
«Всякой служащей в полку в военном чине рассудить может: только благоустроенное согласие всех частей полка содержит его твердость непоколебимой, и неослабное наблюдение нужных военных правил как душа это матерое тело просвещает»(выделено мной. — Авт.). Начальник, по Суворову, должен был побуждать подчиненных к выполнению приказов и почтению к своему положению не принуждением, а личным авторитетом.
Плохое исполнение обязанностей командиром — беда, а сбой в подразделении — угроза целостности полка: «Твердость полка разрушится, и будет оно как грубое тело без души. От чего в службе при таком полку в военном звании столь почтенном можно ли вкушать истинную сладость? Не надлежит мыслить, что слепая храбрость дает над неприятелем победу, но единственно смешанное с ней военное искусство. Чего ради не должно ли печься единожды в нем полученное знание не только содержать в незабвенной памяти, но к тому ежедневными опытами нечто присовокуплять?!»
Суздальский мушкетерский полк под командой Суворова стал образцовым источником «истинной сладости». «Не можно, — восклицал полковник по поводу отличия, учиненного полку императрицей, — забыть высочайшую монаршую милость, которой сей полк недавно удостоен был! Отличность, какою не один полк по прошествии многих лет славиться не может: всем прочим в образец! Но всегда о том вспоминая, содержать себя во всегдашней исправности, наблюдать свою должность в тонкость, жертвовать мнимым леностным успокоением истинному успокоению духа, состоящем в трудолюбивой охоте к военной службе, и заслужить тем себе бессмертную славу».
Глава 4.
ОДУШЕВЛЕННЫЙ ОРГАНИЗМ»
РУССКИЙ ПОЛК
Что представляло собой «матерое тело» полка
С западной точки зрения, русские «варвары» били пруссаков в Семилетней войне благодаря своей примитивности, выраженной в особых свойствах русского солдата. На них с большой злобой ссылался Фридрих II, не желавший признать, что его перехитрил и грамотно побил под Кунерсдорфом старик Салтыков: генерал в ландмилицком мундире, даже не профессионал! Разумеется, Петр Семенович действовал не голыми руками. Побили и продолжали бить пруссаков не толпы особо стойких «варваров», а стройные русские полки, над улучшением организации и повышением боевой мощи которых лучшие военные умы России задумались сразу по воцарении Екатерины Великой. Но признать этот факт Западная Европа не могла.
Хороший военный историк Фридрих Энгельс нашел удовлетворительное для Запада решение этой проблемы в построениях социологии. «Пока тактическая задача, — писал он, — решалась наступлением пехотных масс, действовавших сомкнутым строем, русский солдат был в своей стихии. Весь его жизненный опыт приучил его крепко держаться своих товарищей. В деревне — еще полукоммунистическая община, в городе — кооперированный труд артели, повсюду — krugovaja poruka, то есть взаимная ответственность товарищей друг за друга; словом, сам общественный уклад наглядно показывает, с одной стороны, что обособленный, предоставленный своей собственной инициативе индивидуум обречен на полную беспомощность. Эта черта сохраняется у русского и в военном деле; объединенные в батальоны массы русских почти невозможно разорвать; чем серьезнее опасность, тем плотнее смыкаются они в единое компактное целое». Словом, «население России поставляло превосходный солдатский материал для войн того времени, когда сомкнутые массы решали исход боя»{20}.
Советские историки с воодушевлением приняли такое объяснение силы русской пехоты, позволяющее прославлять героизм простого солдата, обличая при этом «проклятый царизм». В силу идеологической «зашоренности» они обошли вниманием факт, что Энгельс характеризовал военную реформу Фридриха как «переход от глубокого построения к линейному», при котором «сомкнутые массы» лишь массово гибли в столкновении с хорошо обученной пехотой, растянутой по полям сражений в три шеренги (как и учил своих солдат Суворов). Бойцы, теряя строй, позволяющий им максимально использовать свое число и оружие, и «плотнее смыкаясь… в единое компактное целое», неизбежно проигрывали. Это классика военной истории. Можно вспомнить янычар, которые с детства воспитывались в военном сообществе, буквально у одного котла. У них «взаимная ответственность товарищей друг за друга» была гораздо выше, чем у русских крестьян. Но янычары не смогли противостоять полкам Румянцева и Суворова.
Александр Васильевич недаром подчеркивал необходимость оторвать солдат от крестьянской среды и народного быта, истребить в них все следы «подлых» крестьянских нравов. Его не прельщали нравы деревенской общины и городской артели, на которые молились революционеры-народники и на которые с их подачи ссылался Энгельс. Русский полк был совершенно особой организацией, реализовавшей представления об идеальном обществе таких офицеров, как Румянцев, Суворов, Бибиков (с которым Александр Васильевич переписывался) и др.