Суворовцы
Шрифт:
«Должно быть, проворонил иву», — подумал я и вернулся назад. Но ива как в воду канула.
Какой-то суворовец громко кашлянул, другой что-то буркнул. Я отчётливо расслышал его голос, но уши, впрочем, не только уши, а и всё тело, от головы до пяток, так у меня горело, что я не разобрал слов.
Наконец суворовцы не выдержали и начали посмеиваться. Понятно, они смеялись над моим незнанием. Задыхаясь от злости, я снова пошёл вперед, потом вернулся, но иву никак не мог найти.
— Товарищ Паичадзе, достаточно! Вы понятия не имеете, что такое азимут, — сказал мне лейтенант, потеряв терпение.
— Как
— Случается, — с иронией проговорил лейтенант и, немного помолчав, спросил — Вы теперь-то хоть поняли, какое значение имеет в бою азимут?
— Как не понять! Понял.
Товарищам я тоже сказал, что меня подвёл этот самый компас..
Мне никто не возражал, но по улыбкам было видно, что доводы мои «не доходят».
На другой день у нас был поход. Как всегда, лейтенант шёл впереди, а мы следовали за ним. Мы очутились у болота, а рядом, по берегу, вилась узкая тропинка. Мы все думали, что пойдём по тропинке. Но наше предположение не оправдалось. Лейтенант шагнул прямо в болото, приказав нам идти следом. Попробуй-ка ослушаться и не выполнить приказ — лейтенант смотрит вперёд, но видит решительно всё, что происходит за его спиной. Мы увязали в чавкающей грязи, с трудом передвигались, нащупывая ногами кочки, а он как ни в чем не бывало шёл вперёд, ускоряя темп, не оглядываясь и всё время приговаривая:
— Шире шаг, не отставать!
Кое-как выбрались мы на берег. Я решил, что теперь уж конец нашим мучениям, можно передохнуть. Но лейтенант скомандовал:
— Бегом марш! — и мигом сорвался с места, словно соревнуясь в кем-то в беге.
Я бежал, но что со мной было! В ботинках хлюпала вода, одежда промокла насквозь, тело ныло от усталости. Мы долго шли по лесу, переправились вброд через две реки и наконец по скалам взобрались на вершину высокой горы.
На привале я всё-таки не удержался и спросил:
— Товарищ лейтенант, разве не лучше было бы пойти нам от заболоченного места по тропинке? Скорее бы пришли, не вымокли и не устали бы.
— Ну конечно, — ответил лейтенант.
— Так для чего же нам было лезть туда? — воскликнул кто-то из суворовцев.
— Пока я вам отвечу, вы постарайтесь вспомнить, чьи слова: «Трудно в ученье — легко в бою».
— Суворова! — одновременно ответило несколько голосов.
— Так вот вам трудность в ученье.
Смирнов сказал правду
Во время вечерней поверки лейтенант всё расхаживал перед строем. Это он делал всегда, когда бывал взволнован. Видимо, он хотел что-то сказать и ждал, когда кончится поверка.
Суворовцы смотрели на него не сводя глаз. Я же избегал его взгляда.
Когда дежурный офицер скомандовал: «Разойтись!» — лейтенант приказал нашему отделению остаться на месте и обратился к нам:
— Суворовцы, сегодня на собрании офицеров генерал мне сказал, что несколько дней назад во время строевого смотра он сделал замечание суворовцу Твалчрелидзе, с которым встретился в парке в воскресенье. Приветствуя генерала, Твалчрелидзе поднял руку по-пионерски
Никто не выступал вперёд. Впрочем, кто же мог выйти, кроме меня! А меня будто сковала какая-то неведомая сила. Вытянувшись в струнку, я в упор смотрел в затылок Смирнову. Он стоял неспокойно, видимо в ожидании того, что вот-вот я его хлопну рукой по плечу, чтобы он посторонился и дал мне выйти из строя.
— Итак, виновник не хочет сознаться, — сказал лейтенант, ещё раз обведя глазами всё отделение, и, как мне показалось, остановил взгляд на мне.
— Один из вас, — продолжал лейтенант, — совершил недостойный суворовца поступок — скрыл свою настоящую фамилию… Нечего и говорить, что это тяжёлый проступок. Но ещё хуже то, что у виновника не хватает смелости признать свою ошибку. Это уже трусость. А суворовец не должен быть трусом. Может быть, кто-нибудь знает обманщика?
Суворовцы молчали, поглядывая друг на друга. Всем хотелось узнать, кто совершил этот поступок.
— Разрешите доложить! — сказал Смирнов, подняв руку.
— Докладывай!
— Товарищ лейтенант, в прошлое воскресенье суворовец Паичадзе и я встретили в парке начальника училища. Мы приветствовали генерала. Генерал заставил Паичадзе повторить приветствие. Паичадзе неправильно повернулся, поэтому генерал заставил его повторить поворот. Я стоял в стороне и не слышал, что говорил генерал. Паичадзе здесь — пусть он выйдет и скажет, правду я говорю или нет.
Что я мог сказать? Я стоял, опустив голову. У меня так тряслись колени, что я едва держался на ногах.
— Суворовец Паичадзе, правду говорит Смирнов или нет? — тихо спросил меня лейтенант.
Чего только не было в его голосе: и жалость, и сочувствие, и желание подбодрить меня. Так говорят только с попавшими в беду друзьями. Почему-то у меня появилась надежда на счастливый исход, хотя в словах лейтенанта не было ничего такого, что бы меня могло обнадёжить.
Подняв голову чуть выше и не отрывая глаз от земли, я глухо проговорил:
— Товарищ лейтенант, Смирнов говорит правду, генерала обманул я!
Я снова опустил голову и чувствовал, что все смотрят на меня. Мне казалось, что лейтенант очень сердит, вот-вот начнёт кричать и скажет, что я лгун, что я не достоин быть суворовцем и что из меня никогда не выйдет офицера.
Однако он этого не сделал. Помолчав, лейтенант спокойно скомандовал:
— Разойдись!
— Для чего ты наябедничал? Что ты от этого выиграл? — спросил Смирнова суворовец Петров, после того как лейтенант ушёл.
Василий всё время вертелся около меня, как бы желая мне что-то сказать.
— Ну как же! Разве не видишь, что он ходит козлом, как будто ищет, с кем бы вступить в бой, — проговорил я с принуждённой улыбкой, не глядя на Смирнова.
Петров расхохотался, но, видя, что никто, кроме него, не смеётся, сразу осекся.
— Почему ты обиделся, Тенгиз?
Я поступил правильно. Каждый суворовец обязан поступить точно так же, — сказал Смирнов.
— Берегись, слышишь ты! Уйди от меня, иначе я тебе всю рожу расквашу! — крикнул я со злостью.