Суворовец Соболев, встать в строй!

Маляренко Феликс Васильевич

— Санька, бери затвор, а я попробую с шомполом. Смазывай в масле тряпку и три. Три сильнее, нажимай, чтобы блестел. А потом чистой тряпочкой протрёшь.

У Витьки всё получилось. Он легко накрутил ветошь на прут, а тот легко вошёл в ствол. Через минуту Витька сменил паклю, потом ещё. Протерев насухо тряпочкой, он макнул кусочек ветоши в баночку с маслом, задвинул затвор, смазал металлические части винтовки и легко доложил:

— Товарищ сержант, Ваше приказание выполнено.

Чугунов посмотрел на часы:

— Десять минут четырнадцать секунд. Я

вас наказывать не буду, хотя вы просрочили с чисткой.

— Можете и наказать, — буркнул Санька, но тут, же почувствовал, как Витька дёрнул его за руку.

— Могу, но не буду. Вы сегодня уже своё получили. Можете быть свободными.

Витька схватил Саньку за руку и потащил из оружейной комнаты.

— Ну что ты лезешь! Что ты ему докажешь? Влепит он тебе наряд на работу, и всё. Тем более что сам виноват, с мелкашкой возился дольше всех.

— И буду драить, ну и что!

— Ну тебя! – махнул рукой Витька. – Вместе с тобой буду драить я или кто-нибудь другой? Прав тот, у кого больше прав. У Чугунова прав больше. Тем более… — Витька замялся.

— Тем более, он меня терпеть не может.

— Ну нет, просто не очень любит.

— Это точно, не любит.

И почему он должен нас любить? Что он нам мама, или папа, или бабушка? Он служит здесь три года, всё выполняет по уставу. Наказывает за дело. А в уставе не написано, чтобы кто-то кого-то любил.

— Мама да, — вздохнул Санька. – И дома всегда хорошо, тепло, не надо шинель под одеяло украдкой засовывать. И какой она вкусный борщ варит.

— Дома на зарядку не выгоняют и наряды не дают. А есть берёшь сам что хочешь и сколько хочешь, — продолжил Витька.

— И строем не ходишь. И если даже холодно, всегда можно печь потопить, и так тепло становится, что хоть в трусах спи. А мама придёт ночью с работы, зачерпнёт кружку воды из ведра, а потом ещё одеяло подоткнёт. Хорошо.

— Хорошо, — согласился Витька. – У нас ещё до обеда час. Пойдём к Володе. А то сейчас начнём про пироги, про пельмени, варенье, и совсем грустно станет.

У казармы четвёртой роты Санька вдруг остановился:

— Вить! Как надоело всё-ё-ё! Больше не могу. Хоть у него тут всё по уставу, но всё равно больше не могу. Я когда поеду на каникулы, останусь дома.

— И будешь спокойно ходить в школу? Будешь все насмешки терпеть, что струсил и не выдержал? И от кого, терпеть, которые даже одним глазком ничего этого не видели?

— Не знаю, буду. Здесь же терплю.

— Но это хуже, чем терпеть от Чугунова, от Серёжи, от Рустамчика. Здесь хоть есть за что, — и тихо добавил, — я как же я без тебя?.. Я к тебе привык, и нашему взводу на олин наряд в месяц больше прибавится. Тебя же не будет.

От этих Витькиных слов тепло разлилось в груди и поплавком поплыло к горлу. Глаза стали влажными. И слёзы были не злыми, не от обиды, а тёплыми, хорошими слезами. Хорошо, что ты кому-то нужен. Нужен ему, Витьке, и он не может без тебя. Он не по уставу к тебе хорошо относится, он просто без тебя не может, потому что ты рядом с ним спишь, учишься, ешь, потому что ты, Санька,

его друг…

— Вы к кому? – спросил дневальный.

— К Володе Зайцеву.

— Сейчас, подождите, у них инструктаж. Занятия в парашютной секции.

Дневальный с чуть выдвинутой тяжёлой челюстью уставился через их головы в одну точку и будто окаменел. Витька прислонился к стене, а Санька встал рядом. Но выглянувший из-за двери спальни суворовец с широким раскрасневшимся лицом тут же оглянулся и крикнул:

— Зайцев, к тебе твои дети.

За дверями раздался частый топот, и на площадку выбежал Володя.

— Вы что здесь стоите? – Оглянулся на дневального. – Ты почему их не пускаешь? Здесь же холодно.

— Вы там занимаетесь, — всё так же продолжал гипнотизировать точку дневальный.

— Ну так отправил бы наверх, вызвал бы меня, ну что-нибудь сделал?

Дневальный буркнул, что и так у него дел хватает. Володя обнял ребят и повёл на второй этаж в класс.

— Хорошо, что пришли. Я сейчас закончу с парашютными делами и вернусь. Что-то серьёзное случилось?

— Да не очень, — замялся Витька. – Просто англичанка нам наряды объявила.

— Ольга Михайловна, — Володя не удивился. – И нам наряды объявляет. Да ещё проследит, чтобы в поставили, и спросит, как отстояли. Строгая женщина. Капитан запаса, немцев допрашивала. Я видел её военные фотографии. Молодая светловолосая кудрявая красавица. С генералами фотографировалась.

Говорят, что на допросе один эсэсовец выхватил у нашего офицера пистолет. Так она его на приём и через себя. Ключицу сломала. У неё ордена и медаль за отвагу.

— Смелая, — почесал затылок Витька. – А мы не знали.

— Героическая женщина, — улыбнулся Володя. – Мы на неё и не обижаемся. С такой можно и в разведку.

— Да, героическая! А ты хотел, чтобы она была у вас офицером-воспитателем? – неожиданно спросил Санька.

— Но… но она женщина. – Этого вопроса Володя не ожидал. И Саньке показалось, что он даже попятился. – Как же она на отбой и подъём приходить будет? А в баню? И офицером-воспитателем?.. Нет… Не хотел бы… Детей у неё нет. И без нас она не может. Нет, офицером-воспитателем не хотел бы. Очень строгая. Хотя заслуженный учитель. – Потом посмотрел на Саньку. – Тебя, наверно, здорово обидели. Только из училища уходить не надо. Не хорошо это. Будешь жалеть.

— Предательство? – тихо спросил Санька.

— Ну… знаешь… нехорошо. Здесь тяжело. Но те, кто ушли даже в первый год, жалеют. Лучше чуть потерпеть, чем жалеть потом. Мне тоже сначала хотелось уйти. Но правильно сделал, что не ушёл… А у меня радость. В воскресенье прыгаем. Но к вам я постараюсь после этого зайти и помочь убраться, чтобы наряд сдать.

— Не надо, — сказал Витька.

— Посмотрим, — положил ему руку на плечо Володя. У меня ещё одна хорошая новость. Тренер сказал, что в моём парашюте что-то есть. Он говорил, что таким парашютом будет легко управлять в бою. И со следующей недели мы возьмём несколько списанных и будем кроить действующую модель.