Суворовская юность

Шанин Анатолий

Возвращаясь после дежурства по купальне, Костя еще издали услышал разговор в своей палатке. В гости к Артему пришел его знакомый суворовец из четвертой роты, которая только накануне после сдачи экзаменов за восьмой класс тоже прибыла в лагерь. Он, видимо, только что рассказал страсти о прошедших экзаменах, поэтому притихшие ребята внимательно его слушали.

– Ну, салаги, а как вам тут? Загораете наверно? – в заключение спросил старший товарищ.

Но со всех сторон раздались унылые голоса:

– Как бы не так.

– Какое загораем?!

– Сплошные дожди!..

– Скорее бы домой…

– Эх,

вы, кадеты, по дому соскучились, по мамке, – спародировал их уныние старшеклассник.

– Так ведь делать нечего, днями сидим по палаткам.

– Кстати, вот вы уже целый год проучились, а «Кадетскую маму» хоть знаете?

– Какую кадетскую маму? Эдика Денисова что ли? – рассмеялся Ченовардов и дал Эдику подзатыльник. Эдик покраснел и пересел подальше от обидчика.

– Песня такая есть кадетская. Называется «Кадетская мама». Вы что, еще не слышали?

– Не-ет, – пожали плечами мальчишки. – А что за песня, ты напой.

– «С ранних лет я навеки твоей ласки лишился

И ушел из родного, дорогого угла.

Ненаглядная мама, чем я так провинился,

Что меня ты так рано в СВУ отдала?», – начал петь старшеклассник слегка хрипловатым ломающимся голосом.

– Нет, мы такой не слышали. Ты продиктуй слова, а мы запишем, – ребята уже полезли в тумбочку доставать бумагу.

Но в этот момент пола, закрывавшая вход в палатку, распахнулась, и вошел капитан Вилько.

– Встать! Смирно! – вскакивая, подал команду старшеклассник. За ним поднялись и остальные суворовцы.

– Вольно! Садись! – разрешил офицер.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – вытянулся старшеклассник.

– Здравствуй, здравствуй! Ты что это, Морозов, здесь делаешь?

– Да вот, друзей давно не видел, пришел навестить.

– Друзей, говоришь. Ну, а песню ты какую сейчас пел?

– Песню? – парень замялся, – так это… «Кадетская мама» называется. Вы слышали?

– Слышал, слышал. Только вот зачем ты это?

– Так ведь все равно узнают, товарищ капитан. Днем раньше, днем позже.

– Вот и пускай днем позже. А сейчас марш в расположение своей роты, пока я твоему командиру не доложил.

– Есть в расположение! – вытянулся суворовец Морозов. Выходя, он виновато улыбнулся окружавшим его мальчишкам и слегка развел руками, мол, ничего не попишешь. А уже за палаткой послышалось продолжение песни:

– «Здесь нас дяди чужие грубо брали за ворот,

 По ночам заставляли нас полы натирать,

 А еще месяцами не пускали нас в город,

 И учили науке, как людей убивать».

Капитан Вилько неодобрительно покачал головой, но улыбнулся, а стоявшие вокруг мальчишки рассмеялись шутке своего старшего товарища. Слова этой грустной песни мальчишки действительно узнали чуть позже, хотя ничего уж сильно предосудительного в ней не усмотрели.

Но вскоре в роте произошло очередное ЧП, связанное

именно с пением, в котором опять отличился их первый взвод. В тот день дежурным в роте оставался помощник командира третьего взвода сержант-сверхсрочник Сумароков. Как-то так всегда получалось, что именно в дежурство этого сержанта происходило больше всего нарушений, и чаще всего связанных с суворовцами первого взвода. Вот и на этот раз в конце очередного трудового дня после ужина сержант вывел роту на вечернюю прогулку.

Настроение у сержанта было хорошее, и он вспомнил о том, что на совещании командир роты потребовал потренировать роту в пении строевых песен к празднованию открытия лагерных сборов, на которые должен был приехать сам начальник училища. Генерал Марченко как боевой командир и как истинный украинец любил, когда его подчиненные пели песни, пусть даже в строю. Но сержант не учел, что время для пения он выбрал не совсем подходящее: мальчишки за день устали так, что еле тащили сапоги. Им хотелось скорее идти спать. К тому же по-прежнему моросил мелкий дождик, от которого и без того было муторно на душе. Но бравый сержант в офицерской накидке на плечах всего этого не замечал, а поэтому подал команду:

– Запевай!

За этот год суворовцы роты уже выучили несколько строевых песен и успешно пели их как на вечерних прогулках в училище, так и в лагере. Запевал обычно первый взвод. Но на этот раз первый взвод продолжал топать молча. Сержант решил, что его команду просто не услышали, поэтому подбежал ближе к первому взводу и еще раз подал команду:

– Запевай!

Но и на этот раз песни не зазвучало. Сержант остановил роту и с устрашающим видом прошел вдоль строя молчаливого взвода.

– Вы что, воды в рот набрали?

Взвод молчал.

– Ладно, – заявил сержант. – Вы у меня запоете. Суворовец Лунев ведите второй и третий взвод в расположение.

Два взвода ушли в расположение роты. Взбунтовавшийся взвод остался на дорожке.

– С места с песней! Шаго-ом марш! – скомандовал сержант. – Запе-вай!

Взвод послушно двинулся вперед, но песни не послышалось.

– Ребята, не будем петь, – тихо сказал Костя, шедший в середине строя, поэтому его слова слышали и те, кто шел впереди, и те, кто шел позади. Он вспомнил о почти аналогичной ситуации, произошедшей с Николаем Щорсом, когда тот, еще будучи молодым курсантом, учился в военно-фельдшерской школе. Тогда курсанты взвода, где был и Щорс, тоже отказались петь. Об этом событии Костя читал в книге о легендарном «командире полка», освобождавшим вместе с командиром Таращанского полка Киев от петлюровцев.

Сержант тоже услышал, что кто-то отговаривает ребят петь, но он был помощником командира третьего взвода, поэтому по голосу не смог определить заговорщика в этом строптивом взводе.

– Взво-од! – взревел сержант.

Суворовцы привычно перешли на строевой шаг, насколько это можно было сделать в тяжелых сапогах по сырой земле грунтовой дороги.

– Запе-е-вай! – опять послышалась сзади команда сержанта.

Но результат был прежним. Погоняв мальчишек еще минут десять, сержант вынужден был отвести их в расположение роты, потому что необходимо было проводить вечернюю поверку и делать отбой, иначе бы он не дал спуску этим строптивым.