Свадьба Тоотса

Лутс Оскар

И вот уже жених, раздувая ноздри, устремляется на улицу и сразу же начинает выговаривать гостям:

– Черт подери, не понимаю, с чего это вы пешком приплелись, я же послал возницу встречать вас, и тулупы, и большую санную полость, и…

– Погоди, Йоозеп, – отвечает Леста, – у нас языки к нёбу примерзли, дай им оттаять, тогда мы тебе ответим.

IX

Обитатели хутора Юлесоо с изумлением смотрят на прибывших из города гостей. Старая хозяйка, здороваясь с ними, заглядывает каждому в лицо, надеясь увидеть кого-нибудь из своих, приехавших издалека родственников. Даже больной Андреc Тоотс, старый юлесооский хозяин, выбирается на порог задней комнаты и вытаскивает изо рта трубку. Батрак

и прислуга, сидевшие за столом, встают со скамейки и прижимаются спинами к подоконнику, словно бы освобождая место для гостей молодого хозяина. Какая-то старушка с морщинистым лицом садится в постели, кашляет и трет глаза. Лежавшая в печной нише кошка спрыгивает на пол, прохаживается, подняв хвост, взад-вперед по комнате, трется о юбку хозяйки, затем вновь устраивается на теплом ложе и начинает умываться. С гумна доносится лай Крантса. На хуторе, таком тихом еще несколько мгновений назад, возникает жизнь и движение.

– Черт побери! – кипятится молодой хозяин. – Где же, в таком случае, пропадает Либле? Хотел бы я знать, куда он усвистал, вместо того, чтобы вас встретить?!

– Это дела не поправит, – решает Тээле, уже успевшая отнести свою шубу в заднюю комнату, – лучше помоги гостям снять верхнюю одежду и немедля отведи их в жилую ригу, там они окончательно согреются. Пока мы тут чай кипятим, дай им по глотку водки или чего-нибудь в этом роде, чтобы вернуть их к жизни. Видишь, у Лесты зуб на зуб не попадает, а борода господина Киппеля – кажется так ваше имя, не взыщите! – ну да, борода господина Киппеля в буквальном смысле этого слова «отмерзла».

Предприниматель, действительно, до того продрог, что даже и важничать не в состоянии, его «пятикопеечная бородка» дрожмя дрожит, даже смотреть страшно.

Тоотс зажигает маленькую коптилку и направляется в жилую ригу, следом за ним плетутся городские гости.

– Откуда только такие чучела взялись? – произносит старый хозяин, сплевывая на пол.

Лутс, который идет в ригу последним, слышит это критическое высказывание, строит забавную рожицу, припоминает кое-какие моменты из своей прошлой жизни, читает себе небольшую мораль и делает глотательное движение, тем самым он как бы уничтожает все то, что было прежде, чтобы теперь, именно теперь начался совершенно иной период в его жизни и деятельности.

В жилой риге за день до приезда гостей пекли всех сортов хлебы – и кислые, и кисло-сладкие, и сладко-кислые, и вовсе сладкие – поэтому печь еще дышит приятным теплом, словно вожделенная писательская обитель. Возле стены попискивает объемистая бочка с пивом, ее содержимое словно бы хочет сказать прибывшим: «Попробуйте меня наконец! Отведайте меня в конце концов!» Старый аптекарь садится рядом с бочкой на низкую скамеечку, стаскивает с ног гамаши, обхватывает свою достопочтенную голову руками и громко вздыхает, остальные гости прислоняются спиной к печке, бьют ногой об ногу и дуют себе в кулаки. Йоозеп Тоотс ставит лампу на пивную бочку, лицо у него такое, словно он собирается сказать своим гостям что-то очень приятное, но молодой хозяин все же ничего не говорит и быстренько исчезает в доме. Несколько минут тишину нарушает лишь злое рычание Крантса в риге. Затем слышно, как кто-то выходит из дома во двор, отворяет ворота гумна и заводит туда лошадь раяской хозяйской дочери.

– Интересно, – произносит вдруг Киппель, – долго ли мы станем так киснуть, никто даже словечка не произнесет, надо было прихватить с собою из города парочку посыльных – для поддержания разговора.

Тут предпринимателю вспоминаются его бутылки «Сараджева», те самые, которых он чуть было не лишился на тартуском вокзале.

– Позвольте, любезные господа… – начинает он, но не успевает закончить фразу – в жилую ригу входит Йоозеп Тоотс в сопровождении Тээле, на лице его все та же многозначительная улыбка. В руках жениха бутылка с каким-то питьем, невеста несет на тарелке закуску.

Некоторое время спустя в жилой риге уже царит оживленная беседа, смех и шутки; общество, как обычно бывает в подобных случаях, распадается

на группы. Киппель беседует с Лутсом о литературе, в частности – о современной эстонской драматургии, причем Лутс удостаивается нескольких отеческих советов; старый аптекарь дает жениху наставления относительно жизненного пути, вновь и вновь доказывая, что наивысшая ценность в этом мире – покой. Да, теперь, то есть, в данный момент господин Тоотс, разумеется, в таком состоянии, когда человек весь земной шар делит на две половины, и ему представляется, будто на одной половине находятся все прочие, в то время как на второй нет никого, кроме его любимой; но когда господин Тоотс поживет – да, да, поживет! – и станет, примерно, таким же старым, как эта дряхлая обезьяна, которая сидит тут, рядом с бочкой, тогда он непременно увидит, что покой – да, да, покой! – превыше всего. Разумеется он, старая горилла, не собирается предрекать господину Тоотсу недоброе – напротив, от всего сердца желает ему только добра – но за свою довольно-таки долгую жизнь он многое повидал и пришел к выводу, что семейная жизнь – не что иное, как крестовый поход, где лишь немногие достигают земли обетованной… как поется в псалме. Брак… как бы он ни был иной раз заманчив… частенько становится могилой любви, а жена – крестом на этой могиле. Иные утверждают даже, что там, где начинается семейная жизнь, кончается любовь, другие же говорят: семья похожа на осажденную крепость – кто находится уже в ней, те хотят выбраться наружу, а те, кто снаружи, стремятся попасть внутрь. А не замечал ли господин Тоотс и сам что-либо наподобие этого, гм, а? Ему, аптекарю, снова и снова вспоминается его старый дядюшка… Золотая душа, он от своей жены лишь единственный раз услышал слово «да» (а именно, перед алтарем), всю же остальную жизнь она говорила ему только «нет». Но, само собой разумеется, пусть молодой друг поступает так, как он сам считает нужным, потому что каждый – кузнец своего счастья. Не правда ли, гм, а?

В ответ на эти слова, так же, как и на другие, Тоотс лишь таинственно усмехается и угощает старого господина помимо всего прочего еще и свежим пивом.

Пеэтер Леста, толкнув Лутса локтем в бок, тихо замечает:

– Прежде нужен был посыльный для поддержания разговора, а теперь, похоже, не мешало бы пригласить наемного слушателя.

В это время кто-то стремительно въезжает во двор, оставляет лошадь, где остановилась, влетает в дом, прокаркивает там несколько непонятных слов и – возникает на пороге жилой риги.

– Хоть голову с меня снимайте, – хрипит вновь прибывший, – снимите с меня хоть две головы, господин управляющий, но из города не приехала ни одна душа.

– Ты вроде бы поехал встречать людей, а не души, – отвечает жених. – Ладно, Либле, поди, распряги лошадь и поставь в конюшню, а там будет видно, сколько голов мы с тебя снимем.

– Кто?! Что?! Ну, нет – вот тебе и на! – изумляется Либле, всплескивая руками, и исчезает за дверьми.

Тээле вновь обносит гостей закусками и, дойдя до Лесты, между прочим, спрашивает, нет ли в городе чего нового?

– Ну, как же, есть! – восклицает молодой человек. – Арно Тали – в Тарту!

И сразу же, едва он это произносит, на лице его появляется виноватое выражение, – Пеэтер Леста догадывается, что сказал нечто такое, о чем сейчас лучше было бы промолчать.

– Правда? Возможно ли это? – заметно оживляется его бывшая соученица, однако тут же берет себя в руки и продолжает вполне безразличным тоном: – Ах вот как… Арно, стало быть, снова в Тарту… Странно, что он не приехал на рождество в деревню.

В этот момент к невесте подходит Киппель с наполненной рюмкой, он произносит пламенную речь, провозглашает здравицу за невесту и жениха, и за всех добрых духов, не забывает даже и лежащего в могиле Носова. Невеста благодарит с вежливым поклоном и со своей стороны желает всего доброго гостям, почтившим своим присутствием этот кров.

– Затем Тээле уходит в дом, словно бы похлопотать об ужине, однако через минуту-другую снова появляется на пороге жилой риги и окликает Пеэтера Лесту.