Свадьба Тоотса

Лутс Оскар

Были ли Лутс и аптекарь знакомы прежде друг с другом или же они лишь сегодня случайно сошлись, остается неизвестным, как бы то ни было, они оба оказываются на месте загодя, словно их ждет Бог знает какое важное дело. Старый фармацевт – в уже известном нам легком летнем пальтишке, а его большую лысую голову пытается укрыть и защитить от мороза фетровая шляпа неопределенного цвета. Расползшиеся гамаши давно позабыли год своего рождения. Лутса «украшает» долгополое, синее как речной рак пальто, оно достает чуть ли не до земли, но в смысле теплоты, по-видимому, оставляет желать лучшего. Такие пальто, длинные и без подкладки, Пеэтеру Лесте нередко доводилось видеть в детстве: в те времена их надевали возчики бревен поверх тулупов и для него,

мальчика, было большим развлечением разглядывать узорчатые пояса, с помощью которых обозники приматывали эти синие пальто к своему необъятному торсу. Теперь же перед Лестой стоит человек, у которого нет ни шубы под пальто, ни кушака поверх него, и человек этот – его однокашник Лутс; и еще стоит перед Лестой некий господин в тонком летнем пальтишке, и в дополнение к ним еще третий – вовсе без пальто. И все они собираются поехать в деревню… в трескучий мороз… потому что где-то там ожидается свадьба.

Но тут молодому писателю что-то вспоминается, и мысли его принимают совершенно иное направление.

– Да, вы все можете ехать, если мороза не боитесь, – говорит он, – а я пока что должен задержаться в Тарту.

VIII

После долгих препирательств Киппелю все же удается убедить Лесту, что тот должен и может ехать. Неважно, что Арно Тали все еще не появился в своей квартире, само собою понятно, и он тоже на праздники поедет в деревню, может быть уже находится на вокзале и ждет там своих попутчиков. А если и не успеет на полуденный поезд, большой беды не будет, – в квартиру он попадет в любое время, ключ можно оставить у дворника.

С неспокойным сердцем шагает молодой писатель вместе со всеми к вокзалу, то и дело оглядываясь, не появится ли в поле зрения его друг. Даже и на вокзале Пеэтер Леста держится обособленно и не сводит глаз с привокзальной улицы. Возле кассы предприниматель Киппель затевает ссору с продавцом билетов, объясняется с жандармом, бегает то к одному, то к другому железнодорожному служащему, требуя немедленного и точного ответа, когда же наконец эти старые ящики загромыхают по направлению к Таллинну и собираются ли они вообще сегодня сдвинуться с места. Занятый этой деятельностью, Киппель забывает свои бутылки «Сараджева» где-то на подоконнике, и тотчас же разражается громкой бранью, – какой-то шельмец стибрил его, Киппеля, дорогостоящий пакет! У торговца вновь возникает необходимость общаться с жандармом, приходится показывать паспорт, подписывать какой-то документ, а потом еще один – уже после того, как кто-то из станционных чиновников обнаруживает «дорогостоящий» пакет на подоконнике.

Старый аптекарь с философским спокойствием взирает как на эти, так и на другие действия Киппеля и за все время не произносит ни слова. Лишь порою он бормочет что-то непонятное и смахивает капли с кончика позеленевшего носа. Вот и все, чем он занят до отхода поезда. Лутс сидит на скамейке, сунув руки в рукава своего необъятного пальто и покачивается, словно бы моля у Бога благословения на долгую и опасную дорогу. Арно Тали так и не появляется. Когда звучит второй звонок, Лесту чуть ли не насильно затаскивают в железнодорожный вагон, где он и сидит неподвижно до самого конца пути, в его больших синих глазах – вопрос. Выйдя из вагона, все четверо приглашенных на свадьбу чувствуют, что, пока они ехали, погода стала заметно холоднее. Аптекарь передергивает плечами и вновь бормочет себе под нос что-то невразумительное. Паровоз свистит, пыхтит, вагоны, скрежеща, отправляются своей дорогой, на пустынной заснеженной площадке перед станцией остаются четыре беспомощные фигуры и стоят там, словно журавли среди голого болота. Станционный служащий окидывает их любопытным взглядом, после чего торопливо скрывается в помещении железнодорожной станции, которая по своим размерам никак не отличается от обыкновенной будки стрелочника.

Киппель бросает взгляд в сторону заиндевелого леса, засовывает руки поглубже

в карманы брюк и говорит:

– Какая жуть! Странно, что господин опман не выслал навстречу нам лошадь и какую-нибудь одежонку – укрыться. Ничего не попишешь, придется рвануть пешедралом, не то все от холода закостенеем. Шагайте вперед, господин писатель, будете показывать дорогу – ведь моя нога пока что в Паунвере не ступала.

– Только прежде передайте мне ненадолго эту бутылку, – бормочет старый аптекарь.

– Это можно, – отзывается предприниматель. – Это разгонит кровь.

После того, как все четверо путешественников разогнали кровь, они

пускаются в путь. Однако через некоторое время выясняется, что аптекарь, дыхание которого становится хриплым, начинает отставать от компании. Его спутникам не остается ничего другого, как умерить шаг.

– Ну, как? – осведомляется Леста, с сочувствием оглядывая фигуру своего старшего коллеги.

– Хвастаться нечем, – отвечает аптекарь. – Холодно. А быстрее идти я не могу, перехватывает дыхание.

– Я и впрямь не понимаю Тоотса, – недовольно замечает молодой писатель. – Срывает людей с места, и ведь знает же, что некоторые плохо одеты. Погодите, господин аптекарь, давайте, поменяемся на некоторое время пальто. Нет, право же, иначе нельзя.

– А как же вы сами?

– Я помоложе. Да на мне еще и фуфайка надета.

Обмен совершается, и снова – в путь. Наконец путники подходят к старой, всем известной корчме, но обогреться там им не удается: в корчме темно, сколько ни стучат они в дверь, в ответ ни звука. По-видимому, корчмарь тоже устроил себе праздник и уехал куда-нибудь в гости. Приближаются сумерки, в вышине начинают поблескивать одиночные холодные звезды, снег под ногами скрипит все пронзительнее, – у фармацевта такое ощущение, будто тонкие подошвы его обувки вот-вот примерзнут к дороге. С заиндевелых тюленьих усов предпринимателя Киппеля свисают длинные сосульки, в отблеске зажженной сигары они посверкивают под носом свадебного гостя, словно драгоценности. Разговоров уже давно не слышно, каждый занят лишь одной мыслью: хоть бы поскорее добраться до места!

Около старой мельницы навстречу им мчатся сани, и возница кричит резким голосом:

– С дороги! С дороги!

Лутс в своем долгополом пальто едва успевает отпрыгнуть в сторону, и стремительные сани уже исчезают за поворотом. Наконец, когда путники поднимаются на какой-то холм, где, как им кажется, царит самый сильный мороз, Леста, у которого зуб на зуб не попадает, говорит:

– Слава Богу! Скоро мы будем в Юлесоо. Видите, там внизу, где светятся огни – это и есть Паунвере. Но мы свернем тут направо и, если с нами не произойдет ничего непредвиденного, сможем минут через десять взять нашего приятеля Тоотса в оборот за то, что он так не по-людски с нами обошелся.

Эта фраза, произнесенная дрожащим Лестой, звучит в ушах Киппеля как музыка, – к предпринимателю вмиг возвращаются оптимизм и жизнерадостность. На повороте дороги делец проделывает два-три уморительных прыжка и кричит сиплым голосом: – Ура!

В тот момент, когда вконец окоченевшие путники собираются свернуть во двор хутора Юлесоо, они слышат у себя за спиной лошадиное фырканье и отходят немного в сторону, чтобы пропустить сани. Но те приостанавливаются возле них, и женский голос восклицает:

– Боже милосердный! Это же Леста и Лутс и еще два господина из города! Неужели и вправду Йоозеп оказался таким бессовестным, не выслал за вами на станцию возницу? Быстренько, быстренько под крышу, в жилую ригу, на печку, на печку, если вы еще способны двигаться! Так легко одеты!

И прежде чем гости успевают что-нибудь ответить, произнесшая эти слова особа быстро въезжает во двор, соскакивает с саней, бежит в дом и кричит:

– Йоозеп, мошенник, у тебя четверо замерзших гостей на улице, а ты посиживаешь в теплой комнате и в ус не дуешь! Беги, веди гостей в дом, может быть хоть кто-нибудь из них в живых останется!