Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

ат-Тайиб Салих

Шейх Али передвинул во рту порцию жевательного табака, заложил за левую щеку, протянул лениво:

— История с Зеновой свадьбой, что ли? Верно, верно, все правда. Сто раз правда.

Инспектор втянул в себя большой глоток из чашки, поставил ее на столик перед собой, закурил сигарету и глубоко затянулся.

— Ну, человек, странный этот год, странный… Или я ошибаюсь?

Инспектор никогда не употреблял слова «брат» или «парень», как другие жители деревни. А свое обращение «человек» ставил, как правило, в начале фразы.

— Верно, верно говоришь, ваша честь инспектор, — сказал Абд ас-Самад. — Год действительно удивительный. Женщины бездетные родили. А коровы, а овцы… по две, по три головы приплоду принесли. Да…

И тут хаджи принялся перечислять все приключившиеся в том году чудеса:

— Фиников-то с пальм — тьма, сколько у всех пропало! И снег выпал. Скажи на милость! Это чтоб снег выпал в пустыне, а?

Инспектор

затряс головой. Еще какие-то слова теснились в горле у Абд ас-Самада, не проговаривались. Снег, выпавший в этом году, действительно привел всех в недоумение. Инспектор со своими обширными познаниями в географии не мог найти тому объяснения.

— А все же, — сказал он, — чудо из чудес, знаете, предмет женитьбы Зена.

Было это в обычае инспектора — вставлять в речь мудреные литературные слова. Оба его друга вздрогнули. Пример был заразителен: шейх Али и Абд ас-Самад невольно включились в соревнование.

— Паренек, знаете ли, не поверил ушам своим, — сказал шейх Али.

— Да, — произнес Абд ас-Самад. — Высказывания аль-Хунейна непредсказуемы, как море… Хм… он сказал ему: «Завтра ты женишься на лучшей девушке в деревне».

— О, да-да, клянусь аллахом! — заговорил инспектор. — Поистине лучшая девушка во всей деревне. Какая красота! Обходительность! Благопристойность!

— Какие деньги! — вставил провокатор Абд ас-Самад. — Знаю я тебя, знаю: сам на нее заришься из-за отцовских денежек-то!

Инспектор вспыхнул, отметая от себя обвинение:

— Я?! Я? Побойся бога, человек! Она мне в дочки годится.

— В дочки, говоришь, годится, старик? — поддел его шейх Али. — Мужчина, он мужчина и в возрасте деда. А девушка с четырнадцати лет годится для замужества с любым мужчиной — будь ему хоть, как вашей чести, шестьдесят.

— Эй-эй, человек, побойся бога! Мне пятьдесят. Я помоложе тебя буду, да и Абд ас-Самада тоже, это точно.

Тут Абд ас-Самад после приступа застарелого грудного кашля сказал:

— Ну ладно. Хватит разговоров на предмет возраста. Лучше скажи, что ты про эту историю с женитьбой Зена думаешь?

— То, человек, предмет удивительный, — завелся инспектор. — А хаджи Ибрагим разве примет его? Зен ведь дервиш обтрепанный, где он деньги на свадьбу возьмет?

— Э-э, ваша милость, поминай Зена да честь знай, — с глубоким убеждением в голосе проговорил Абд ас-Самад. — На человеке этом — благословение, он друг святому праведнику аль-Хунейну, да упокоит его аллах!

— Да смилуется над ним аллах! — добавил от себя шейх Али. — Благо он нашей деревне принес.

— И все по желанию Зена! — подхватил Абд ас-Самад.

— Ну, человек… — протянул инспектор. — Мы что, на предмет благочестия перешли? Все же…

— Нет! — прервал его шейх Али. — Как хочешь, а мужчина есть мужчина, а женщина — женщина.

— А девушка — дочка его дяди, во всяком случае, — добавил Абд ас-Самад.

Инспектор замолчал. Не нашелся что им ответить: по крайней мере с формальной точки зрения брак между двоюродными сестрой и братом — это в сознании жителей деревни был самый последний и веский довод в пользу такого союза. У них это старинный, древний обычай, природное чувство в крови, инстинкт самосохранения, сохранения рода. Но в глубине-то души он чувствовал то же, что и соседка Амина: личное оскорбление в свой адрес. На минуту он ощутил облегчение: ни Али, ни Абд ас-Самад не знают, что именно он первым заговорил с хаджи Ибрагимом по делу Нуамы — ведь если б знали эти двое, разве спасся бы он тогда от их беспощадных языков? И он спросил себя, выпивая у шейха Али уже пятую чашку кофе: ну зачем он просил ее руки? Руки девчушки, ровесницы его собственных дочерей? Нет, он действительно не знал зачем. Он ее увидел однажды выходящей из дому в белой одежде. Случайно столкнулись лицом к лицу. Красота девушки поразила его. Он поприветствовал ее дрожащим голосом, она поздоровалась с ним спокойно и невозмутимо. Сказал: «Ты Нуама, дочь хаджи Ибрагима?» — «Да», — ответила она без тени робости. Он стал лихорадочно искать в уме следующий вопрос — задержать ее чуть-чуть, прежде чем уйдет, — и не нашел ничего лучшего, как пролепетать: «Братишка твой, Ахмед, как поживает?» Это был ее младший брат, учившийся у инспектора в школе. «Хорошо», — ответила она, прямо и смело глядя ему в лицо. А потом ушла… Долгие, очень долгие бессонные ночи пережил после этого инспектор, и образ ее не выходил у пего из головы. Может, она пробудила в душе скрытые, захороненные чувства, каких он не испытывал вот уже двадцать лет кряду? В конце концов он не выдержал, воспользовался легким недомоганием, которое почувствовал ее отец, и пошел вроде бы навестить его. Застал его одного, к счастью. После пустого разговора о ценах на пшеницу да о положении в школе инспектор заговорил о своем «предмете». И сразу попросил у отца руки его дочери. Поначалу хаджи Ибрагим ничего не понял или притворился, пришлось

инспектору объяснить в двух фразах, что его душу мучит. Отец опять не понял, спросил: «За кого ж ты мою Нуаму хочешь?» Инспектор откинулся в недоумении, заносчиво произнес: «Как это „за кого“? За себя, конечно!» Вот тут-то и всадил ему кинжал хаджи Ибрагим, когда протянул, раскрыв рот: «За те-бя?!» Короче говоря, весь этот визит был тяжелой досадной ошибкой. Хаджи Ибрагим, пытаясь как-то смягчить удар, завел длинную речь о чести, что оказал ему инспектор своим предложением, и что лучше него и зятя-то не найти, да… Но — и это весьма важно — разница в возрасте инспектора и его дочери не позволяет ему принять предложение, хоть он и идет тут против своей воли. Ведь есть еще ее братья — воспротивятся они. Ну и инспектор теперь тоже понял, принялся решето латать: поклясться хаджи Ибрагима попросил, что не скажет он никому живому о том, что меж ними было, как будто ничего и не было вовсе: «Выкопаем ямку, похороним поглубже».

Хаджи Ибрагим был преисполнен самых добрых намерений. А вот инспектор, хоть и убедился вполне в собственной ошибке, никак не мог избавиться от горечи в душе. И когда услышал, что отдают ее в жены Зейну, прямо-таки физически почувствовал, как кинжал острый еще глубже в сердце вонзается. Инспектор впал в панику, когда начал его Абд ас-Самад утешать:

— Не сердись, ваша честь, не расстраивайся. Коли хочешь жениться, так деревня-то полна женщин одиноких, разведенных или вдов — такие красавицы, аллахом клянусь!

Вот тут-то инспектор действительно вскипел. Вся его злоба, внутри накопившаяся, вылилась на Абд ас-Самада:

— Ты, человек, полоумный, что ли?! С ума спятил? Вздор городишь, дела не различаешь? Или уж: нарочно обманываешь?!

Абд ас-Самад закашлялся, скрывая внутреннее удовлетворение: удалось ему инспектора разозлить, он всегда за такими случаями гонялся. Скорее всего, задело его упоминание о бывших замужем женщинах. Точно! Тут и шейх Али масла в огонь подлил:

— Это что жe, его честь инспектор, когда захочет жениться, женится, скажем, на женщине… э-э… сэконд-хэнд [12] ? Ну, ты, хаджи Абд ас-Самад, действительно… того, обманщик.

12

Сэконд-хэнд (second-hand) — подержанная вещь (англ.).

А Абд ас-Самад за это слово — «сэконд-хэнд» ухватился — очень уж оно его раздражало:

— Ты что? Ты чего сказал, шейх Али? Сакан дихан? Чудеса, о господи! Жили себе попросту — а оказывается, дружили со стариком седым, по-иностранному разговаривающим!

Инспектор деланно рассмеялся. Надо было перевести нападки со своей персоны на шейха Али. Но шейху Али были знакомы причуды Абд ас-Самада и уловки инспектора. На вызов Абд ас-Самада он не ответил и вернулся к разговору на прежнюю тему — о женитьбе Зейна.

— Ну, главное сказано. Свадьба эта — не неожиданность. Мужчина — он тебе мужчина, хоть у него пиастр всего. А женщина — все равно женщина, будь она хоть Шагарат ад-Дурр [13] .

Инспектор удивился в душе, как это шейх Али знает такое — про древо жемчужное. Абд ас-Самаду имя это ничего не говорило — истории этой он не знал, по от вопроса воздержался, чтобы невеждой не показаться. А шейх Али пустился перечислять всех мужчин, которых вроде и вспоминать было не за что, да вот взяли себе в жены искусниц умелых, красавиц писаных. Надолго завладел он вниманием двух своих соперников. Радостно ему было видеть, как все большее изумление разливается по их лицам. Он рассказал им историю Ку-сейра [14] , которого полюбила Азза за его низкий рост, слабость и уродливость телосложения. И историю Арабийи, которую спросили, отчего она вышла за одного неотесанного да низкорослого, а она ответила: «О господи! Да если бы вы…» Инспектор с Абд ас-Самадом на полу от смеха валялись, услышав полностью, что ответила Арабийя. Затем шейх привел в пример историю племени ибрагимянок, которые все вышли из крестца одного человека, дервиша по имени Ибрагим Абу Джабба, и как они… Но тут Абд ас-Самад совсем ослабел от сладчайшего языка шейха Али, собрал последние силы и резко оборвал его:

13

Шагарат ад-Дурр (араб. — жемчужное дерево) — невольница египетского султана Салиха Айгоба, родившая от пего сына и занявшая трон после гибели султана (1249–1257), — единственная женщина-царица в мусульманской истории.

14

Кусейр — арабский поэт доисламской эпохи.