Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

ат-Тайиб Салих

Махджуб недовольно взглянул на меня:

— После того как ее отец зашел к ней и выбранил, она явилась ко мне на следующее утро, только солнце взошло, и умоляла, чтобы ты спас ее от Вад ар-Раиса и брака поневоле. Пусть ты только заключишь брачный контракт, а больше ей ничего не нужно. Она будет жить с детьми. Как жила. Только этого она и хочет. Но я ей сказал, чтобы она не впутывала тебя в это дело, и посоветовал смириться. Жизнь есть жизнь. Отец за нее отвечает и волен поступать, как считает нужным. А Вад ар-Раис не вечен, сказал я ей. Он долго не протянет. В общем, оба они совсем свихнулись. Так в чем же мы виноваты? Что можно было сделать? Вот ее отца жаль. Он с того злополучного дня не встает с постели. Не выходит из дому и к себе никого не пускает. Чего ты хочешь от меня, если весь мир лишился рассудка? Да ты хоть понимаешь, что Бинт Махмуд такое сделала, о чем никогда прежде и не слыхал никто!

С

трудом удерживая слезы, я сказал:

— Нет, не может быть! Нет, Хасана не была сумасшедшей. Во всей деревне не нашлось бы женщины разумней. Это вы все лишились рассудка. А она была самой умной и самой красивой. Нет, нет, сумасшедшей она не была.

А Махджуб смотрел на меня и вдруг захохотал. Он просто задыхался от смеха.

— Нет, вы только подумайте! И он туда же. Возьми себя в руки. Значит, ты тоже влюбился. Свихнулся, как Вад ар-Раис! Заучился до того, что утратил мужественность. Готов расплакаться, как женщина. Это уму непостижимо. О боже! Тут тебе и любовь, и болезнь, и слезы. Ну куда это годится? Да она гроша ломаного не стоила. Мы бы и хоронить ее не стали, если бы не позор. Бросили бы в реку или оставили бы на съедение стервятникам, и дело с концом! А ты?..

Я плохо помню, что было дальше, мои руки сжались на шее Махджуба. Помню его вытаращенные глаза и сильный удар, который я получил в живот, помню, как Махджуб навалился мне на грудь, как я повалил его на землю и пинал ногами. Помню, как он кричал: «Сумасшедший! Сумасшедший!»

Помню шум, и крики, и горло Махджуба под моими пальцами. И бульканье, хрип. Меня куда-то тащили, а потом тяжелая дубинка обрушилась на мою голову.

Глава девятая

Неожиданно мир перевернулся вверх дном. Любовь? Нет, любовь на это не способна. Это — ненависть. Ей все под силу. Я ненавижу, я жажду мщения, а мой соперник там, внутри, но я непременно должен встретиться с ним лицом к лицу. Правда, что-то в моем сознании настойчиво шепчет, что это нелепость.

Я начну с того, чем кончил Мустафа Саид, хотя он в отличие от меня по крайней мере сам сделал свой выбор, а я как был, так и остался на полпути — не выбрал ничего. Солнечный диск на западе какое-то время неподвижно висел над самым горизонтом, а потом вдруг исчез, точно растворился во мраке. И сразу в нападение ринулось притаившееся в засаде войско тьмы и тотчас овладело всем миром.

Скажи ей всю правду, она, возможно, не сделала бы того, что она сделала. Я же проиграл сражение, потому что не знал, как поступить, и не принял никакого решения.

Я долго стоял перед железной дверью.

Теперь я один-одинешенек, мне негде приклонить голову, негде укрыться, меня никто не защитит. До этого мгновения мой мир там, вне этих стен, был огромен, а теперь он сузился, и к тому же все перевернулось вверх дном. Я остался один в мире, и весь мир — это я, а больше ничего не существует. Так где же корни, уходящие в прошлое? Куда ушли размышления о жизни и смерти? Что произошло с караванами и племенами? Куда делись счастливые возгласы юных невест, разливы Нила, южные и северные ветры летом и зимой? Любовь? Любовь на это не способна. Это — ненависть. И вот я стою в доме Мустафы Саида перед железной дверью, дверью в длинную комнату со сводчатым потолком и зелеными окнами. Ключ у меня в кармане, а мой соперник там, внутри, за дверью, и на его лице, несомненно, выражение дьявольской радости. Я — его наследник. Мы оба влюблены в одну и ту же женщину, и я — его соперник.

Ключ без труда повернулся в замке, и дверь отворилась. На меня пахнуло сыростью и ароматом старых воспоминаний. Мне знаком этот запах. Это запах жженого сандала и алоэ. Я вошел в темноту, находя дорогу на ощупь, касаясь пальцами стены. Вот окно. Я открыл его настежь и распахнул ставни. Потом второе и третье. Но с улицы в комнату вливалась лишь темнота. Я зажег спичку, и свет ударил меня по глазам, как взрывная волна. Из темноты выплыло мрачное лицо с плотно сжатыми губами. Оно было мне знакомо, но я давно его забыл.

И я сделал еще шаг, шаг по тропе ненависти. Вот он, мой соперник, мой враг — Мустафа Саид. Вслед за лицом появилась шея, за ней — плечи и грудь, затем туловище и ноги. И тут я увидел, что стою лицом к лицу с самим собою. Разве это Мустафа Саид? Нет. Это я сам. В зеркале отражалось мрачное, нахмуренное лицо. Но тут отражение исчезло, вокруг вновь сомкнулась мгла. Я долго сидел в темноте, не знаю, как долго, и прислушивался. Но так ничего и не услышал. Я зажег вторую спичку, и мне улыбнулась какая-то женщина горькой улыбкой. Я сидел в оазисе света, окруженный видениями тьмы. Поглядев по сторонам, я вдруг увидел на столе возле своей руки старую лампу. Я встряхнул ее и услышал всплеск керосина. О чудо! Я зажег лампу, и тьма отступила, раздвинулись стены, а потолок поднялся

вверх. Я вывернул фитиль, и свет стал ярче. Затем я закрыл окна. Пусть сохранится этот запах кирпича, дерева, жженого сандала и алоэ… и книг. О боже! Все четыре стены заставлены ими от пола до потолка. Полки, полки, книги, книги, книги. Я закурил сигарету, и мои легкие наполнились чуждым запахом. Глупец! Разве так поступает человек, когда он хочет открыть новую страницу своей жизни? Я помешаю ему. Я сожгу ее. И я поджег тонкий ковер у своих ног и стал следить, как пламя пожирало персидского шаха, скачущего с копьем в руках за газелью. Я поднял повыше лампу и увидел, что весь пол устлан персидскими коврами. В стене напротив двери зияла темная дыра. Держа лампу в руке, я направился туда и увидел… камин. Да, представьте себе, типичный английский камин с медной решеткой, спереди облицованный синим мрамором. Пол перед ним был тоже выложен мрамором, а по сторонам стояли два викторианских кресла, обитых пестрым шелком, и круглый столик с книгами и тетрадями. И вдруг я увидел лицо той женщины, которая улыбнулась мне несколько минут назад. На каминной полке стоял довольно большой, написанный маслом портрет в золоченой раме. В правом углу виднелась подпись «М. Саид». Огонь в середине комнаты не только не угас, но грозил превратиться в пожар. Чтобы погасить его, мне пришлось сделать восемнадцать шагов. Я вытаптывал огонь и считал шаги. Я жаждал мщения, искал способа отомстить, но не мог справиться с собственным любопытством. Нет, сначала я все посмотрю, все узнаю, а уж потом подожгу, чтобы все это исчезло без следа.

Книги… При свете лампы я увидел, в каком порядке они расставлены. Книги по экономике, исторические труды, художественная литература. Зоология. Геология. Математика. Астрономия. Британская энциклопедия. Гиббон… Макколей… Тойнби. Собрание сочинений Бернарда Шоу. Кейнс, Смит, Робинсон. «Краткий курс экономики конкуренции», Гибсон, «Империализм». Робинсон, статья «О марксистской политэкономии». Социология. Сексология. Психология. Томас Гарди. Томас Манн. Томас Мор. Вирджиния Вульф. Витгенштейн, Эйнштейн. Брейерли.

Книги, которые мне были известны, и книги, о которых я никогда не слышал. Сборники стихов поэтов, о существовании которых я даже не подозревал. Дневник Гордона. «Путешествия Гулливера». «История Французской революции» Томаса Карлейля. «Лекции о Французской революции» лорда Эктона. Книги в переплетах. Книги в мягких обложках. Старинные книги в сафьяновых переплетах. Совсем новые книги, будто только что из типографии. Фолианты, огромные, как надгробия. Маленькие, величиной не больше игральной карты, томики с позолоченными корешками. Автографы. Посвящения. Книги в ящиках. Книги на стульях. Книги на полу, книги повсюду. Что это? Что за спектакль? Для чего все это? Оуэн. Форд. Стефан Цвейг. А. Г. Браун. Ласки…

Коран на английском языке. Библия на английском языке. Гилберт Меррей, Платон. Мустафа Саид, «Экономика империализма». Мустафа Саид, «Империализм и монополии». Мустафа Саид, «Крест и порох». Мустафа Саид, «Ограбление Африки». Просперо Викельбан, «Тотем и табу». И ни одной арабской книги! Какое-то кладбище. Склеп. Безумие. Тюрьма. Насмешка. Сокровищница. Сезам, откройся и отдай людям свои богатства.

Потолок — из дуба, в центре комнаты делится пополам аркой, которая опирается на две колонны из желтого мрамора с красноватыми прожилками. Арка облицована керамической плиткой с ярким бордюром. Я стою перед круглым темным полированным столом и никак не могу определить, из какого он дерева. Вокруг стола стоят пять обитых кожей стульев с высокими резными спинками. Справа софа с обивкой из синего бархата. Подушки на ней из… я потрогал их рукой. Да, верно, они из страусовых перьев. Справа и слева от камина я теперь увидел вещи, которые сразу не заметил. Справа длинный стол, а на нем — серебряный канделябр с десятью свечами, которых еще ни разу не касался огонь. Слева — такой же стол с канделябрами. Я зажег свечи одну за другой, и они озарили портрет на каминной полке. Продолговатое женское лицо с огромными глазами, глядящими из-под гордых бровей. Нос немножко крупноватый, чуть улыбающийся рот. Тут я заметил, что застекленные книжные полки у этой стены упираются в белые шкафы, обрамляющие камин и выступающие вперед фута на два. Я начал рассматривать фотографии за стеклянными дверцами полок. Мустафа Саид смеется, Мустафа Саид пишет, Мустафа Саид купается, Мустафа Саид за городом, Мустафа Саид в университетской мантии, Мустафа Саид гребет, Мустафа Саид на рождестве с короной на голове, в костюме одного из трех царей, которые принесли Христу благовония и мирру. Мустафа Саид между мужчиной и женщиной. Да, ничего не скажешь, Мустафа Саид запечатлел каждый момент своей жизни — то ли на память, то ли для истории. Я взял женскую фотографию, внимательно рассмотрел ее и прочитал надпись: «От Шейлы со всей любовью».