Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах
Шрифт:
Да, да, все было именно так. Она светилась радостью, опьяненная стихами, а я пил сладостную, волшебную ложь и сплетал для нее тончайшие, удивительные нити грез.
Она шептала мне, что в моих глазах видит мираж жаркой пустыни, в моем голосе слышит крики хищных зверей в первобытных лесах, а я говорил ей в ответ, что в голубизне ее глаз вижу далекие северные безбрежные моря. В Лондоне я привел ее к себе в дом, в гнездо ужасающей лжи, которое создавал преднамеренно, ложь за ложью.
Сандал, алоэ, страусовые перья, фигурки из слоновой кости и черного дерева, фотографии и рисунки — рощи и финиковые пальмы на берегах Нила, яхты, скользящие по водной глади, развернув паруса, как голуби — крылья, закат солнца в горах у Красного моря, караваны верблюдов среди песчаных барханов у границ Йемена, деревья табальди в Кордофане, нагие девушки из племен занде, нуэр и шеллук, плантации бананов и кофейных деревьев, древние храмы Нубии, арабские книги в пестрых обложках с куфическим замысловатым письмом, персидские ковры, розовые занавески и ширмы, огромные зеркала на
Потом я зажег палочку сандала и алоэ в медной марокканской курильнице у входа. Я надел абу и укаль и улегся на кровать. Она растерла мне грудь, ноги, шею, плечи. „Пойди сюда“, — приказал я ей. „Слушаю и повинуюсь, мой повелитель“, — ответила она тихо. В вихре иллюзий, опьянения и безумия я взял ее, и между нами свершилось то, что происходило с людьми на протяжении всех веков. Ее нашли у нее в квартире в Хемпстеде мертвой. Она покончила с собой, открыв газ. Она оставила записку: „Да проклянет вас бог, мистер Саид“.
Я поставил фотографию Энн Химменд на место, слева от фотографии Мустафы Саида, на которой он запечатлен между миссис Робинсон и ее мужем. Внизу фотографии надпись: „Дорогому Мози. Каир, 17. 4. 1913“.
Очевидно, миссис Робинсон привыкла называть его этим ласкательным именем. Так она называла его в своем письме ко мне.
Мустафа Саид выглядит совсем мальчиком, только лицо у него хмурое. Миссис Робинсон стоит слева от Мустафы Саида, положив руку ему на плечо, а ее муж обнимает их обоих. На лицах Робинсонов застыла улыбка. Они кажутся совсем молодыми: на вид им не больше тридцати. Несмотря ни на что, миссис Робинсон осталась верна своей любви. Она присутствовала на процессе от начала и до конца, выслушала все и все узнала. И все-таки в своем письме ко мне она писала:
„Я хочу поблагодарить вас за то, что вы написали мне о милом Мози. Он был самым дорогим человеком и для меня, и для моего мужа.
Бедняжка Мози! Мальчик много страдал. Но мне и моему мужу он дал безграничное счастье. После тех трагических событий я уехала из Лондона, и всякая связь между нами оборвалась. Я не раз пыталась найти его, но безуспешно. Бедный Мози! Но боль утраты смягчается для меня мыслью о том, что последние годы своей жизни он провел счастливо, рядом с хорошей женщиной, которая родила ему двух сыновей. Передайте миссис Саид мой самый теплый привет. Она может считать меня матерью. Я готова сделать для нее и для дорогих детей все, что в моих силах. Скажите ей об этом. Пусть не стесняется и напишет мне. Я была бы счастлива, если бы они приехали ко мне погостить на все лето. Здесь, на острове Уайт, я живу совсем одна. В январе я ездила в Каир на могилу мужа. Рокки очень любил Каир и завещал, чтобы его похоронили в этом городе, который стал для него самым родным городом в мире.
Я пишу воспоминания о нашей жизни там, о Рокки, Мози и о себе. Они оба были незаурядными людьми, каждый по-своему. Достоинство Рокки заключалось в умении приносить счастье другим. Он был по-настоящему счастлив, счастлив настолько, что каждый, кто соприкасался с ним, уже испытывал счастье.
У Мози был необыкновенный ум, но ему была свойственна необузданность, опрометчивость. Он не умел пи испытывать счастья, пи давать его другим, кроме, пожалуй, тех, кого он любил и кто по-настоящему любил его, как я и Рокки. Вот почему любовь и долг обязывают меня рассказать миру историю этих двух замечательных людей. В сущности, это будет книга только о Рокки и Мози, так как сама я не совершила ничего, что было бы достойно хотя бы упоминания. Я напишу о тех огромных услугах, которые оказал Рокки арабской культуре, — он обнаружил, изучил и опубликовал большое количество рукописей. Я напишу о той выдающейся роли, которую сыграл Мози, обратив внимание здесь, в Англии, на нищету, с которой был обручен его народ под нашей колониальной опекой. Я подробно напишу о суде и очищу его имя от грязи. Я была бы вам очень благодарна, если бы вы прислали мне что-нибудь, что осталось после Мози и что хоть в какой-то степени может помочь мне в работе над этой книгой. Возможно, вам известно, что Мози оставил мне доверенность на ведение его дел в Лондоне. Там накопились кое-какие суммы за издания его книг и за переводы. Как только вы сообщите адрес вашего банка, я немедленно переведу эти деньги. И разрешите выразить вам свою глубокую признательность за наши заботы о семье дорогого Мози. Убедительно прошу вас писать мне регулярно и сообщать подробно все новости; пожалуйста, пришлите мне в следующем письме их фотографию.
Искренне ваша Элизабет“.
Я сунул письмо в карман и сел в кресло справа от камина. На спинке кресла лежала газета, я взял ее и развернул. „Таймс“ от 26.9.1927 г., понедельник. Рождения, бракосочетания, извещения о смерти. Подписание брачного контракта преподобного Самсена, магистра искусств. Панихида состоится в церкви Санти в два часа дня, в среду. Колонка частных объявлений. „Любимая, люблю тебя вечно. До каких пор будет продолжаться наша разлука? Любящий“; „Колония Кения — Мистер… государственный инспектор возвращается в Найроби 5 октября, до этого срока всю переписку, касающуюся отчетов и документов о недвижимом имуществе в колонии, следует посылать через посредство…“ Объявления об уроках
Но вот что интересно — это одна-единственная газета в комнате. Случайность? Или нет? Кто знает!
Я раскрыл наугад блокнот и прочитал на первой странице: Мустафа Саид, „История моей жизни“.
На следующей странице — посвящение: „Единомышленникам, тем, кто говорит только на одном языке и видит вещи либо черными, либо белыми, либо восточными, либо западными“. Полистал страницы дальше, но ничего больше не нашел. Ни одной строчки, ни одного слова. Что это? Случайность? Или тоже пет? Я открыл папку и увидел множество бумаг, набросков, рисунков. Э, так он, оказывается, не только писал, но и рисовал. Рисунки говорят о несомненном таланте. Акварели. Неплохо выполненный пейзаж английской деревни с дубами, прудами и гусями на переднем плане. Беглые наброски карандашом пейзажей и людей нашей деревни. Ничего не скажешь — талант, большой талант. Бакри, Махджуб, мой дед, Вад ар-Раис, Хасана, мой дядя Абдель-Керим и другие. Их лица пристально глядели на меня, храня выражение, исполненное глубокого смысла. Странно, что впервые я заметил это только теперь, на бумаге. Мустафа Саид нарисовал их выразительно, не только схватив суть характера, но и с симпатией, с любовью. Чаще других встречалось лицо Вад ар-Раиса. Восемь рисунков — разные выражения и позы. И все Вад ар-Раис. Почему, собственно, Вад ар-Раис так заинтересовал Мустафу Саида?
Я начал перебирать бумаги и прочитал: „Мы обучаем людей, чтобы их ум развился и получила выход сдерживаемая в них энергия. Но предсказать, каков будет конечный результат, мы не можем. Мы освобождаем умы от предрассудков. Мы даем народу ключи к будущему, а дальнейшее зависит от него самого“, „В то время, когда я уехал из Лондона навсегда, Европа уже начала в очередной раз собирать свои армии для еще более грубого насилия“, „Нет, это не была ненависть. Это была любовь, которая не находит выражения. Я любил ее удивительной любовью, и она меня тоже“, „Крыши домов, мокрые от дождя. Коровы и овцы в поле, как черно-белая галька. Мелкий июньский дождик. О, госпожа моя, разреши мне. Эти поездки на поезде утомительны. Как твои дела? Из Бирменгема. В Лондон. Как тебе нравятся пейзажи? Деревья и травы. Скирды сухой соломы в полях. Повсюду одни деревья и травы. Книга Нгайо Марш. Ты колебалась и не сказала ни нет, ни да“.
Интересно, описывал ли он то, что было на самом деле, или сочинял какой-то рассказ? „Ваша честь, я вынужден заявить протест в связи с тем, что обвинение прибегает в нарушение всех процессуальных норм к разного рода уловкам, возлагая на обвиняемого ответственность за события, за которые он отвечать не может. При этом обвинение исходит лишь из того, что данный факт действительно имел место. Более того, в своих догадках относительно происшедшего обвинение опирается на свои же предположения, ранее высказанные и ничем не подтвержденные. Если обвиняемый и признался в убийстве жены, из этого вовсе не следует, что вина за все случаи убийства или самоубийства женщин, которые имели место на Британских островах в течение последних десяти лет, ложится па пего“, „Кто породил добро, тот породил птиц, несущих радость. Кто породил зло, тот вырастил дерево с острыми шипами и ядовитыми плодами. Будь милосердным, боже, закрой глаза на ошибки и довольствуйся явным“.
Я нашел касыду, написанную его рукой. Оказывается, он и стихами не брезговал. Множество слов было зачеркнуто и заменено другими, видно, с каким душевным трепетом и страхом относился он к творчеству.
Вот эти строки:
Наполнили грудь мою звуки печали. И слезы переполнили сердце страданиями прожитых лет. И подули ветры былой любви и ненависти. А остатки молитв поглотило глубокое молчание. Тихий шепот, мольба, оплакивание и вопль; Пыль и дым закрыли дорогу путнику. И умиротворенные души, и растревоженные, И лбы покорных и бунтующих…