Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах
Шрифт:
— Я учу его читать и писать. Разучиваю с ним наизусть Коран.
— Ну и хорошо ему дается учеба?
— Он запоминает все сразу, как будто вспоминает то, что знал когда-то.
— А он рассказывает что-нибудь о своем прошлом?
— Ему являются видения, большей частью это воспоминания о битвах и войнах. Он говорит о сабельных ударах, схватках, пушках и порохе. Его лицо покрывается потом, и он весь дрожит, едва не падая в обморок. Потом, возвращаясь в нормальное состояние, смеется, и я смеюсь с ним вместе.
Джабр ад-Дар поднялся с молитвенного коврика и сел па ангареб. Усадив дочь рядом с собой, он обнял ее за плечи. Она продолжала с печалью в голосе:
— Порой мне кажется, он вспоминает свою мать. Он произносит слово «мама», и на глазах его выступают слезы. Потом он быстро что-то говорит на непонятном языке. Я спрашиваю, когда он приходит в себя, о чем он говорил, а он, бедный, отвечает «не помню».
Джабр ад-Дар сидел некоторое время потупившись, нежно гладя свою
— Если он попросит тебя в жены, ты согласишься?
Немного помолчав, она засмеялась и ничего не ответила. Тогда он рассказал ей о том, что произошло в мечети, и добавил:
— Махмуд говорил, а сам все смотрел на меня, будто его слова относились только ко мне, и ни к кому другому. Ведь у меня, кроме тебя, нет другой дочери на выданье. Можешь сказать «нет» или «да» — это твое дело.
В то время, как они разговаривали, неожиданно вошел Махмуд. Поприветствовав их и усевшись, он проговорил, обращаясь к девушке и как бы не замечая ее отца:
— Фатыма, Дауль-Бейт намерен жениться. Он объявил нам об этом после окончания молитвы. После того, как все вышли, я спросил его, есть ли кто-нибудь у него на примете. Он ответил: «Я хочу взять Фатыму, дочь Джабр ад-Дара». Согласна ли ты?
Не колеблясь и не раздумывая, она тотчас проговорила тихо, но решительно и отчетливо:
— Да.
Джабр ад-Дар вспомнил все это, выступая перед людьми во дворе мечети после заключения брачного контракта. Он сказал, что сначала был недоволен, но сегодня он счастливейший из людей и не попросит калыма ни сейчас, пи потом.
Все воскликнули: «Люди, радуйтесь, люди, радуйтесь!», замахали руками, затрясли палками, стали поздравлять друг друга и обниматься. Раздались, словно взорвавшись, пронзительные крики женщин, отозвавшиеся в разных уголках мечети и вокруг нее. Летние ветры подхватили их, закружив по площадям, дорогам и полям, вознося высоко над вершинами пальм, гигантских акаций, тамарисков и других деревьев, перенося на другой берег Нила. Эхо возвратило крики радости с окраин селенья к центру, туда, где они родились, где громыхали барабаны, где люди образовали круги вокруг танцовщиц, певцов и бродячих поэтов. Потом зашло солнце, и на своем троне воцарилась луна. Воздух стал чистым и свежим, жизнь — приятной, всех охватили радость и ликование. Зажглись огни жилого квартала, и в центре селения у большой акации образовался огромный хоровод. Мир взорвался звуками, возвестившими великую радость. Топот ног танцующих слился с ритмичными хлопками, с голосами певиц и певцов, ударами барабанов и тамбуринов. Звуки доносились с крыш домов, из дверей хижин, со дворов, площадей и дорог, из загонов для скота. В эту ночь старик был молодым, юноша — влюбленным, женщина — нежной женой и все мужчины — бесстрашными богатырями. Этой ночью все жило, благоухало, переполнялось радостью. Засверкали огни, и воинство тьмы и печали обратилось в бегство. Все ветви клонились к земле, все груди трепетали, все бедра были в движении, все глаза подведены сурьмой, все щеки — гладкие, все уста — сладкие, все талии — стройные и все дела достойные. И всех людей можно было назвать Светом Дома. Дауль-Бейт стоял в центре круга, размахивая над танцующими женщинами хлыстом из кожи гиппопотама. Мужчины прыгали в круг, чтобы померяться с ним силой, и он хлестал их, сколько ему вздумается. Вот в круг вошел храбрый воин Абдель-Халик Вад Хамад и обнажил спину, приготовившись к избиению. Тотчас рядом с ним оказался ни в чем ему не уступавший Хасаб ар-Расул Вад Мохтар. Дауль-Бейт стал размахивать хлыстом, с силой опуская его поочередно па спины Абдель-Халика и Хасаб ар-Расула. Женщины сопровождали каждый удар воплями радости, а мужчины громко кричали. Грохот барабанов и гам толпы усиливались, разносились эхом и вновь возвращались к Дауль-Бейту, который стоял в самом средоточии всеобщего хаоса с высоко поднятым бичом. Он исчезал и снова появлялся среди толпы, и казалось, что он одновременно и здесь, и в другом месте.
Он промелькнул как сон, будто его в действительности и не было, но оставил после себя сына Ису, которого впоследствии стали звать Бендер-шахом. Сын родился спустя три месяца после гибели Дауль-Бейта. Лицо у него было черным, как у матери, а глаза зелеными, как у отца. Он не походил ни на кого из людей словно был скроен из другого материала.
Абдель-Халик Бад Хамад, как поведал мне спустя многие годы Хамад Вад Халима, рассказал дальше следующее:
— Я, мой дядя Махмуд, Хасаб ар-Расул и Дауль-Бейт работали на берегу, разбирая деревянные части сакии и поднимая их наверх. Было время разлива Нила, и река вышла из берегов, угрожая опасностью. Она поднималась, будто шагала на вас, и каждую секунду чувствовалось, как она прибывает. Солнце очень быстро зашло, превратив своими лучами реку в море крови. Мы втроем были внизу, а Дауль-Бейт стоял вверху на прибрежном камне. Мы передавали ему балки, а он ставил их на безопасное место. Внезапно наносный слой под нашими ногами рухнул, и, не знаю как, мы втроем оказались в реке и стали бороться с волнами. Через мгновение нас разбросало в разные стороны. Я и мой дядя Махмуд были хорошими
И вот когда мы оказались в таком отчаянном положении, я увидел, что к нам плывет, рассекая волны, Дауль-Бейт. Мой дядя Махмуд куда-то исчез, я сам то погружался в воду, то всплывал, и волны нещадно били мне в лицо, как неотвратимый рок господа. Когда я начал погружаться на дно, я увидел Дауль-Бейта, который словно висел на лучах заходящего солнца, весь залитый красным светом заката, и поднимал вверх Хасаб ар-Расула. Потом я увидел, как пальмы и другие деревья на обоих берегах погружаются вниз вместе со мной и как все вокруг окрасилось в цвет крови. Что было после этого, я ничего не помню. Потом я увидел, что лежу на берегу среди толпы людей, услышал перекликающиеся голоса, заметил снующие туда и сюда фигуры. Я посмотрел и увидел, что рядом лежит, словно бездыханный мертвец, Хасаб ар-Расул. Я услышал голос своего дяди Махмуда, который звал: «Дауль-Бейт, Дауль-Бейт». Внезапно Хасаб ар-Расул вскочил и забегал, всматриваясь в лица людей и крича: «Дауль-Бейт, Дауль-Бейт». После этого люди заволновались, зашумели. Некоторые спустились в воду, другие побежали вдоль реки. На обоих берегах зажигались факелы, то там, то здесь, на том и другом берегу раздавались тревожные крики, и в наступившей темноте стало казаться, что весь мир взывает: «Дауль-Бейт». Мы ждали один день, другой, переходя от отчаяния к надежде и говоря себе «о, если бы», «дай бог», но Дауль-Бейт исчез бесследно и окончательно. Он ушел туда, откуда пришел, появившись из воды, ушел в воду, возникнув из тьмы, исчез во тьме. Хасаб ар-Расул плакал и говорил: «Невероятно, невероятно».
Мы горевали по Дауль-Бейту так, словно лишились дара зрения и слуха. Он промелькнул в нашей жизни как видение и прошел как сон. Всего десять сезонов, не больше, и он сделал за это время то, чего людям не сделать за всю жизнь. Перед ним словно открылись все тайны мира, стоило ему чего-нибудь захотеть, как это тотчас сбывалось. Он сеял и зимой и летом, работая без устали целый год. Он привозил саженцы финиковой пальмы всяких сортов и видов из самых разных мест — от земель племени махас [70] до верховьев Нила. Он научил нашу землю растить табак, а пас научил выращивать апельсины и бананы. Мы в перерывах между сезонами отдыхаем, а он знай себе ездит с караванами верблюдов то в кочевья кабабиш, то в Бербер и Суакин [71] , а иногда и в Египет. Оттуда он возвращался, нагруженный одеждой, духами, посудой, всякими яствами и напитками, о которых мы прежде в Вад Хамиде и не слыхивали. Он рос, и мы росли с ним вместе, словно всемогущий господь послал его к нам, чтобы он вывел нашу жизнь из неподвижности, а потом ушел, откуда пришел. Мы построили прочные глинобитные дома вместо соломенных хижин. Тот, у кого была одна комната, соорудил себе три, тот, у кого не было дома, построил дом. Мы перестроили заново и расширили мечеть, застелив ее коврами, подаренными Дауль-Бейтом. На месте старой крепости он возвел дома и хоромы. Если увидишь их издали, то перед тобой, о аллах, словно целый город, и это там, где были раньше покинутые всеми развалины. Фатыма, дочь Джабр ад-Дара, горевала по нему, как верблюдица по потерянному верблюжонку.
70
Махас — племенная группа нубийцев, живущих на севере Судана и крайнем юге Египта.
71
Кабабиш — «овечьи пастухи», племена арабов-кочевников на западе Судана. Бербер и Суакин — порты на Красном море.
Мы стали припоминать, что же произошло в тот день на закате. Мой дядя Махмуд сказал, что помнит, как увидел Дауль-Бейта, который висел между небом и землей, окруженный зеленым сиянием. Что случилось после этого, он ничего не помнит. Знает только, что очутился на берегу, будто пробудившись ото сна, а вокруг него кричали и бегали туда-сюда люди. Хасаб ар-Расул сказал, что когда он был между жизнью и смертью, то увидел в самой середине красного зарева Да-уль-Бейта, который все удалялся и удалялся. Внезапно из красного зарева к нему протянулась рука великана, схватила его, бросила, и он очутился на берегу. Очнувшись, он увидел, что мир погрузился во тьму, и все зовут Дауль-Бейта.