Свадьбы
Шрифт:
На площади гуляющих уже не было. Лишь один милиционер Верба одиноко дремал на скамье у входа в сквер, надвинув на глаза фуражку с лакированным козырьком. Услыхав тяжелый топот бегущих ног, Верба мгновенно проснулся и подскочил со скамьи, готовый к любой неожиданности. Грузный, тяжело дышавший Тарас Тарасович, пробегая мимо Вербы, резко взмахнул рукой, предупреждая тем самым Вербу, чтоб тот не вздумал его останавливать, и скрылся в скверике, ошеломив своим появлением Вербу и заставив его застыть на месте с открытым ртом. В скверике, погруженном после танцев в глухое молчание, бежавший и громко
В таком взъерошенном, полурастрепанном виде Тарас Тарасович вбежал в больницу, где его уже ждал едва ли не весь персонал, созванный в срочном порядке Мирой Яковлевной. Врачи, санитарки и сестры расступились перед ним, пропуская к раковине мыть руки. Тарас Тарасович недоуменно приподнял брови, не увидев среди них своего ассистента, молодого хирурга Пирея. Мира Яковлевна без слов поняла его и молча указала рукой на широкую белую дверь в операционную. Он тоже молча кивнул, поняв, что пострадавшая уже на столе и Пирей начал операцию.
Облаченный во все стерильное, Тарас Тарасович, входя в операционную, неожиданно весь передернулся и чертыхнулся — так хлестнул его по нервам тягучий и визгливый скрип двери.
«Ну, покажу я этому прохвосту!» — подумал он о завхозе и еще раз передернулся, когда дверь закрывалась.
И тот же час забыл об этой мелочи. По лицам находившихся в операционной, по тому, как Пирей стоял в стороне от операционного стола, потому что у хирургической сестры Марины были опущены руки, он понял, что опоздал.
— Когда? — глухо спросил он сквозь марлевую повязку.
— Две минуты назад, — услышал он голос Марины.
А хирург Пирей сдавленным голосом объяснил:
— Большая потеря крови. Но сердце поразительно крепкое. Иначе все кончилось бы на пути в больницу.
Тарас Тарасович вплотную подошел к операционному столу, на котором возвышалось покрытое белым квадратное, без ног тело, приподнял край простыни. Женщине было лет тридцать. К счастью, он ее не знал.
— Увезите, — сказал Пирей санитаркам, когда Тарас Тарасович опустил край простыни.
Санитарки покатили к операционному столу узкий металлический столик на колесиках, собираясь переложить на него тело умершей. И как раз в эту минуту Редьке пришла чудовищная мысль. Правда, она явилась ему не сразу, а как бы родилась из нескольких мыслей, наплывавших толчками. Сперва к нему, будто запоздалое эхо, донеслись слова Пирея: «Но се-е-ердце по-ра-зи-тельно кре-епкое!..» И еще раз, но уже в более напористом звучании: «Но серр-рдце порр-ра-зительно крр-репкое!..» Потом в его мозгу мгновенно прочертилась огненная линия и соединила три засветившиеся точки: операционный стол, южную оконечность Африки вместе с городом Кейптауном и палату, где лежала теща Максименко, Степанида Сидоровна Перебейкопыто. И Тарас Тарасович тут же решил: пересадка сердца! Да, да! Не сумев спасти одну женщину, он спасет ее сердцем жизнь другой! Если смог доктор Бернард, то сможет и он! У них не какая-нибудь сельская больничка, а нормальная городская больница, с нормальным оборудованием и даже с аппаратом «сердце-легкое», и с опытным специалистом при нем, присланным на днях из Чернигова…
Тарас
— Оставьте, — сказал он им. Затем громко и четко произнес: — Сегодня, коллеги, мы с вами впервые в нашем районе сделаем трансплантацию сердца!
Он усмехнулся, увидев, как у его коллег, не исключая и хирурга Пирея, полезли на лоб глаза.
— Да-да-да! Либо мы сегодня же спасем больную из первой палаты Перебейкопыто, либо завтра мы потеряем и ее! — снова раздельно и четко сказал он.
Желая что-то произнести, хирург Пирей начал медленно раскрывать рот и раскрыл его так широко, что уже ничего не мог произнести. Но Тарас Тарасович, привыкший угадывать мысли своего ассистента, все понял.
— Я понял вас, Костя, — сказал он ему. — Я сейчас же вызову хирурга Слепня и хирурга Груздя из железнодорожной больницы, они нам помогут. Оставайтесь в операционной и ждите моих распоряжений. Я постараюсь немедленно уладить все формальности.
С тем он быстро вышел из операционной, и снова его передернуло от дверного скрипа. Врачи, сестры и санитарки, дожидавшиеся за дверью исхода операции, прервали свои пустые разговоры, и все лица обратились к нему.
— Друзья, сегодня в нашей больнице свершится величайшее событие! — сказал он им торжественным голосом. — Мы возьмем здоровое сердце и пересадим его умирающей Перебейкопыто из первой палаты.
И снова он увидел, как у всех полезли на лоб глаза, а Мира Яковлевна схватилась рукой за грудь, точно он собирался взять для Степаниды Сидоровны ее сердце. Не дав никому опомниться, Тарас Тарасович тут же стал отдавать распоряжения: велел тотчас же послать за хирургами Слепней и Груздем, а также за родственниками умершей стрелочницы. Узнав, что муж покойной находится в вестибюле и не знает о смерти жены, Тарас Тарасович как был в стерильных чулках, в стерильном халате и с марлевой повязкой на лице, выбежал в коридор.
В тускло освещенном вестибюле возле кадки с фикусом сидел мужчина в железнодорожной форме, низко нагнув голову и обхватив ее растопыренными пальцами. Тарас Тарасович, неслышно ступая мягкими чулками по кафелю, подошел к нему, взял его под руку и повел в свой кабинет. Сообщив тяжелую для него весть, Тарас Тарасович сразу же и с большим возбуждением стал говорить ему о той гуманной миссии, какую он совершит, если не станет препятствовать тому, чтобы здоровое сердце его покойной жены забилось в груди другой женщины.
Ровно в ту же минуту убитый горем железнодорожник дал письменное согласие. Ровно через несколько минут, распорядившись предварительно, чтоб хирург Пирей начинал свое дело, Тарас Тарасович, а с ним Мира Яковлевна и прибывшая на подмогу врач-окулист вошли в первую палату. Возле Степаниды Сидоровны дежурила ночная сестра с кислородной подушкой. Глаза у Степаниды Сидоровны совсем ввалились, нос заострился и стал прозрачным, губы на синюшном лице казались угольно-черными. Слабо постанывая, Степанида Сидоровна с трудом втягивала в себя маленькими глотками кислород из подушки, и было ясно, что жизнь покидает ее. Но здравый рассудок еще жил в ней, она поняла, что предлагает ей Редька, и, поняв, невнятно прошептала: