Свадьбы
Шрифт:
— Спасе…и-ите-е!.. Топ-пну-у!.. — выкрикивал он каким-то дурашливо-хохочущим голоском, барахтаясь в волнах, поднятых катером.
Все это было очень смешно, и люди на берегу развеселились, видя столь занимательную картину. А Полина Ивановна, известная в городке крикунья, вдруг выплюнула изо рта недожеванный огурец, подхватилась проворно, несмотря на чрезмерную полноту, выбежала на самый мысок берега и, закрывая зачем-то руками могучую грудь, обтянутую черным сатиновым купальником, явно тесным для ее обширных габаритов, стала кричать Мише:
— Топни, топни, пьянчуга
Однако на катере сразу определили, что дело плохо. Пионеры заволновались и закричали:
— Дядя тонет!.. Дядя барабанщик тонет!..
Катерист начал разворачивать свою посудину, но она, лишенная всякой маневренности, не слушалась его и уходила все дальше от тонувшего Миши Капки. Наконец на берегу тоже поняли, что Капка вовсе не собирается их веселить, а вполне серьезно взывает о помощи. Какой-то парень прямо в одежде бросился в воду, еще несколько мужчин нырнули в реку. На реке появился челнок, а в нем — рыбак в бриле и с веслом. Он-то и спас Мишу, протянув ему весло, за которое тот ухватился из последних сил.
— Дядька! — кричала в это время рыбаку Полина Ивановна, по-прежнему стыдливо закрывая руками свою могучую грудь, обтянутую черным сатином. — Зачем ты его вытягуешь? Нехай топнет! Тебе его женка спасибо скажет!..
Спустя малое время Капку выволокли из воды на берег, положили на муравку. Он выхаркивал из себя воду, зачумленно мотал головой, по-жабьи таращил очи с красными белками и мычал что-то невразумительное. А Полина Ивановна все еще не могла угомониться. Держась в отдалении от Капки, вокруг которого сбился народ, и не рискуя к нему подходить (видимо, ее все-таки смущал тесный купальник), она кричала:
— По мне, так я б усех до одного пьянчуг в речку загнала, хай топнуть!.. И зачем его вытягнули, черта поганого?..
«Черт поганый» сперва только по-чертячьи извивался телом, освобождая свое нутро от речной воды, да пощелкивал зубами, а потом взял да и огрызнулся, адресуясь строго в пространство:
— А кого я просил, чтоб спасали? — вскрикнул он придавленным голосом. — Я б и сам не утоп! Не хужей вас плаваю!
Тут он подхватился на ноги, да и вовсе привел всех в изумление, начав отплясывать гопака. Решив, видимо, по-настоящему потешить народ, Миша Капка, корча всякие гримасы, шлепал себя ладонями по мокрым штанам и сорочке, притопывал ногами в одной уцелевшей сандалетке, где чавкала вода, и горланил осипшим тенорком:
Гоп, куме, не журися, Туды-сюды поверныся, — Бо я панського роду, Пью горилочку, як воду!..Народ опять развеселился, глядя, какой концерт задает на муравке пьяненький и старенький Миша Капка, чудом избежавший участи утопленника. Только Полина Ивановна реагировала на концерт по-своему:
— Да чого вы зубы скалите? — возмущалась она, по-прежнему не смея приблизиться к толпе. — С чого тут зубы скалить? Шо шута горохового вам представляет?
По правде говоря, в городке и в самом деле поговаривали, будто Марья, женщина, не обиженная ни ростом, ни силой, частенько поколачивает своего муженька. Рассказывали даже, как однажды, спасаясь от ее тяжелой руки, Миша юркнул под кровать и затих там, свернувшись калачиком. Марья ухватила кочергу, шурует кочергой под кроватью и кричит ему: «Выходи, бо хужей будет!», а Миша ей в ответ: «А биться будешь?» — «Буду, еще и как!» — отвечает Марья. «Тогда не выйду!» — заявляет Миша. «Так вот ты какой?!» — грозно вопрошает Марья, шуруя кочергой. «Такой! — храбро отвечает из-под кровати Миша. И храбро спрашивает: — А зачем ты за меня замуж шла, как знала, что я такой сердитый?..»
В это время к берегу наконец причалил катер. С него повыпрыгивали пионеры, устроители праздника и музыканты с трубами и выловленным в реке барабаном, который сильно намок и из середки которого вытекала вода. Музыканты заметно покачивались, а почему покачивались, объяснять не требовалось, ибо авоська с пустыми бутылками, несомая Нестером Козодубом (1-й тенор, козлиная бородка, зеленые веснушки, оставленные дробью), была красноречивее всяких слов. Митюха Сосна тоже покачивался. Но он всегда покачивался, поскольку колесообразная форма ног понуждала его ходить враскачку, посему его покачивание в данный момент выглядело вполне естественно.
Сосна и без того был зол на Мишу Капку, который и сам едва не утонул, и барабан привел в негодность, а увидев, как тот дурачится на потеху людям, и вовсе вышел из себя.
— Кончай представление! — крикнул он, хватая Капку за руку и останавливая его глупый танец. И пригрозил: — Ты мне еще за барабан ответишь! Ну-ка, пошли!
— Куда пошли, чего пошли? — завопил Миша и топнул маленькой ногой в новой, правда размочаленной, сандалетке. — Ты по какому праву меня хватаешь? Кто ты мне такой?..
— Пошли, пошли, над тобой и так смеются! — тянул его за руку Сосна. — Иначе мы тебя на собрании обсудим!
Миша, как бодливый бычок, затряс плешивой головкой, ударил лбом Сосну в грудь, отпрянул назад, норовя высвободиться, и вскрикнул:
— Пусти, изверг-мучитель! Ах ты изверг-мучитель! Да я тебя скорей из оркестра выгоню, чем ты меня!.. Кого хошь спроси — все не желают, чтоб ты в оркестре был, старый хрыч!.. Может, забыл, как грабил меня? Давай назад мои грошики! Забыл, как четыре марки мне платил, а себе шесть брал? Я тебе не прощу, изверг-мучитель!.. Пусти мою руку!..
— Я тебе пущу! — налился гневом Сосна. — Я тебе так пущу, что ты запомнишь!..
— Тише, тише!.. Товарищи, что вы делаете?.. — зашумели вокруг.
— Пусти его! — потребовал Ерофей Мельник (кларнетист, смоляной чуб, сестра в Нью-Йорке) и сам дернул за руку Сосну.
— Ты чего дергаешь, чего дергаешь? — выпучился на него Сосна. — Маньку свою в Нью-Йорке дергай, а не меня!
— Вот ты как?! — взвился Ерофей Мельник. — Нестер, подержи кларнет… Я тебе дам, как Маньку трогать! Да ты до-диез взять не можешь!..