Свадьбы
Шрифт:
Беседа со святыми отцами состоялась в тайной келье, и не о спасении души, а о делах светских, тонких, государственных.
С государем встретились архимандрит Духова монастыря в Вильно и настоятель отец Борис, тот самый, что приютил у себя беглеца Георгия.
Приличия ради государь спросил о монастырских делах, и ему, конечно, стали говорить о скудности и нищете.
– Я попрошу святейшего патриарха Иоасафа найти деньги для пополнения вашей монастырской казны. В деньгах у вас недостатка не будет, - Государь пожевал губами и вопросительно
Монахи поняли: пора переходить к главному.
– Великий государь!
– первым начал архимандрит Духова монастыря.
– Нам не удалось узнать, ведут ли турки тайные переговоры с поляками, но нам теперь хорошо известно, что молдавский господарь Василий Лупу, которому нравятся польские порядки, не только ищет союза с королем, но и собирается породниться с каким-либо влиятельным княжеским польским или литовским домом. У Василия Лупу две дочери. Одна совсем маленькая, а старшая подрастает, и года через три такая свадьба может состояться.
– Князь Василий - всех исхищрений повивальная бабка. Нужно сделать так, чтобы жил он как за стеклянной дверью.
– Великий государь, - вступил в разговор отец Борис, - к нам из Ясс, от князя Василия Лупу, и из самого Бахчисарая, от святых отцов пещерного монастыря, пришли два одинаковых сообщения: весною татары опять собираются идти на Азов. Хан Бегадыр боится гнева султана Мурада.
– За службу благодарю. Служите по-прежнему. Казной не обидим.
Монахи поняли: беседа закончена, - и поднялись. Государь улыбнулся им:
– За болящего царевича Иоанна помолитесь.
Монахи откланялись, но Михаил Федорович как бы спохватился вдруг:
– Отец Борис, подождите-ка! Сказать забыл.
Отец Борис вернулся к государю, царь снова пожевал губами, ожидая, пока дверь закроется за архимандритом из Вильно.
– Отец Борис! Я тобой доволен, но есть для тебя еще одна служба. За казаками азовскими догляд нужен. Отправь в Азов человека сметливого, лучшего. Чтобы он умел незаметным быть, а когда надо - и в первые выйти. И помни - у казаков нюх на всякую неправду как у гончей на зайца.
– Такой человек давно уже в Азове, - сказал Борис.
– Георгием зовут. Из простых людей, молод, но умен.
– Вот и хорошо, что из простых, да умен. Для казаков то и надобно. Бог ему в помощь.
Государь помолчал, посмотрел отцу Борису прямо в глава, первый раз так посмотрел за свою беседу.
– Хорошо бы Азов сохранить для России, но об этом я и про себя помалкиваю.
Уходя, отец Борис заметил, как побелело у государя лицо, как болезненно кривились у него губы.
“А ведь недолог его век!
– подумал отец Борие и перекрестился.
– Господи, пошли здоровье нашему государю”.
Перед самым отъездом из Переславля-Залесского, на ранней обедне царевич Иоанн вдруг покачнулся и упал бы, не подхвати его Глеб Иванович.
Отъезд отложили на день. Царевич ни на что не жаловался, но был слаб и тих. Овсяный кисель не
Государь не любил приказывать. Приказы ложились ему на сердце бременем, он как бы становился обязанным своим бесчисленным слугам. Но и забывать государь ничего не забывал.
Емелька оказался не прав. Не в еде дело, не в боярском умысле. А потому Михаил Федорович пригласил к себе Емельку, дал ему десять рублей и велел ехать под Кострому сторожить охотничий царский домик.
Не хотелось государю и дядьку Иоанна обидеть: случись худое, и наградить будет не за что.
Нет, не помогли царевичу Иоанну молитвы переславльских монахов. В Москву привезли в лежку, и уж больше царевич с постели не поднялся. Однако на рождество, 25 декабря, Глеба Ивановича Морозова пожаловали из стольников в бояре. А через две недели царевич Иоанн скончался. Москва оделась в траур, притихла, но жизнь шла.
Царица Евдокия Лукьяновна была снова беременна. И опытные бабки говорили: будет мальчик.
Снова боялись татар, а потому в порубежные города на воеводство поехали самые славные русские витязи: в Рязань - князь Пожарский, в Крапивну - Иван Васильевич Шереметев, в Одоев - князь Голицын, в Белгород - сын Пожарского Петр Дмитрии.
Прибыл в Москву посол персидского шаха Сефи говорить о союзе против султана Мурада.
Посла приняли. Только вместо нарядных кафтанов и шуб все были в черном.
Глава третья
Среди ровно сверкающих золотых дней падишахской жизни выпадают падишахам дни бриллиантовые. До Багдада турецкой армии последний переход. Потрепанные персидские войска укрылись в Неприступной крепости - так величают Багдад. Неприступные крепости покорять - удел великих. И вдруг, как ветер вдохновения, гонец из Сераля:
– О великий из великих! О повелитель! Твоя царственная жена Кютчук-ханум родила тебе сына.
Мурад услышал это и лишился чувств. Наконец солнце вернулось.
– Кютчук-ханум - маленькая дама, четвертая жена. Родила… сына!
– закричал Мурад.
– У меня сын. У меня есть наследник. Гонец!
Гонец лежал ниц перед повелителем.
– Дайте гонцу тысячу золотых. Дайте ему тысячу лошадей! Дайте ему самый лучший тимар империи.
Всю ночь Мураду IV снилось золото. Будто спит он в кровати Мурада III, своего прадеда, и рядом с кроватью - мраморный колодец. В этот колодец Мурад III ссыпал золото, по полтора миллиона цехинов каждый день.
Смотрит Мурад свой сон и видит себя ребенком, голышкой. А может, это и не он, Мурад, а его сын безымянный. Сынок в постельке, а в мраморном колодце то прадед сидел, монетками игрался, а теперь он сам, Мурад IV, сидит и, словно водой, денежками поливается. Сын-голышка подполз к краю постельки - и прыг в золотой колодец, а золото - исчезло. Пустота! Кинулся Мурад поймать мальчишку - не успел. Нырнул в пустоту. Летел, кричал, просил помощи, грозился спалить весь белый свет! Наконец проснулся и услышал, что скрипит зубами.