Свадьбы
Шрифт:
Духовенство ответило: пусть государь сделает так, как ему, государю, угодно, но оно радо помогать.
Бояре, окольничьи, думные люди советовали принять Азов.
Стольники, стряпчие и дворяне московские сказали:
– Азовом басурманской шалости не утолить и не задобрить. Не укротить Азовом в крымцах и других поганых басурманах жажды к войне и крови. А турков той отдачею только пуще распалить и на себя подвигнути. Азов тебе, государь, и всей земле - принять и крепко за него стоять. А деньги и припасы для того великого дела нужно взять со всех сословий
И не было такого на том Соборе сословия, которое бы, пожалев себя от новых тяжких поборов - людьми, деньгами, службою, - отринуло бы казацкий подарок - город Азов.
Удержать Азов - сорвать паутину в солнечном углу русской избы, избавив от набегов, угонов, пожаров, от неизбывной южной грозы.
Так думала вся Россия, но был у России мудрец боярин Шереметев.
Позвал Шереметев к себе Лихачева, нового хранителя государевой печати, и сказал ему, отринув вязь словесных хитростей:
– Азов надо вернуть.
– Но весь Собор! Весь народ!
– задохнулся было в восторженном негодовании Лихачев.
– Что Собор? Что твой народ?
– Пустые слезящиеся глаза устремились на печатника, и все его слова повяли.
– Народ кричит: держи Азов, потому что победа казачья - победа над огромным врагом, потому что не пришло время платить поборы, и не пришло время расставания отцов с детьми и сынов с матерями. Война с турками на годы. Эта война свалит Романовых. Пусть этот грех падет па мою душу, но теперь я этой войны не допущу. Не пришло время. Не пришло, а придет. Токмо торопить его все равно, что исторгнуть из чрева матери недозрелый плод.
И пошли с того разговора по Москве неясные слухи, шепот и кивки.
Казачья станица, привезшая известие о том, что донское казачество отсиделось в Азове от огромной турецкой силы, прибыла в Москву еще 28 октября. Атаманом станицы был Наум Васильев, правая рука Осипа Петрова, есаулом - Федор Порошин - золотое казачье слово. А с ними прибыло 24 казака-молодца.
Принимали донцов в Москве как героев. Атаману пожаловано было тридцать рублей, есаулу - двадцать, казакам - по пятнадцати. На ежедневный корм положили: Науму Васильеву - 6 алтын 4 деньги, Федору Порошину - 4 алтына, казакам - по три. Науму ежедневно дадено было по шесть чарок вина, по три чары меда да по три пива, Федору - по четыре чарки вина, по две меда и по две пива, а казакам - по три чарки вина, а меда и пива по две же.
Шли месяцы, закончился Собор, а решения государь не принял.
Горьковат стал казакам московский мед. Знали, что государь отправил в Азов дворянина Афанасия Желябужского, а с ним пять тысяч рублей казакам в награду. Знали, что Желябужский должен осмотреть Азов и сказать, можно ли поправить крепость.
Да ведь казаки не скрывали, что от Азова остались одни камни. Чтобы отсидеться от турок в новый их приход, просили они у царя десять тысяч солдат, 50 тысяч всякого запаса, 20 тысяч пудов пороха, 10 тысяч мушкетов и денег
Федор Федорович Лихачев, принимая казаков, сначала все улыбался, а потом перестал.
И понял Федор Порошин: пришел час для последнего казачьего оружия, для чистого, сияющего, как небесные столбы, соловьино-гордого золотого слова.
Заперся Федор в келье и три дня не пил и не ел, не отзывался ни на зов, пи на молитву, ни на колокол. А на четверный день вышел он из кельи, встал перед казаками на колени, положил на голову свиток с повестью об Азовском осадном сидении донских казаков.
Прочитали казаки о себе и заплакали, ибо вспомнили все, что было с ними ужасного и великого. И обнимали они Порошина, и целовали, и благословили его идти на московские площади читать народу русскому сию праведную повесть.
И пошел Порошин на московские площади. Донесли про то Шереметеву: собираются-де вокруг казачьего есаула многие люди и плачут, слушая о казачьих бедах и битвах, и разносят люди славу о городе Азове во все концы русской земли.
Потемнел лицом боярин, призадумался, да недолгой его дума была.
Пришли на площадь за есаулом Порошиным приставы. И сказали люди: не трогайте есаула, покуда не кончит он говорить нам своей повести.
Не посмели приставы тронуть есаула, оперлись иа бердыши тяжкие, слушали, плакали, как плакала вся Русь, и смеялись, как смеялась Русь на той московской на базарной площади.
И сказал Порошин последние слова своей повести:
– А буде государь нас, холопей своих дальних, пожалует, не велит у нас принять с рук наших Азова града - заплакав, нам его покинути. Подымем мы, грешные, икону предтечеву да пойдем с ним, светом, где нам он велит. Мы, бедные, хотя дряхлые все, а не отступили его, предтечева образа, - помрем все тут до единого! Будет вовеки славна лавра предтечева.
Кончил говорить Федор людям, поклонился им до земли и пошел с приставами в башню сидеть.
Недолго в Москве держали есаула.
Был царев указ: “С 21 февраля поденного корма есаулу не давать”. А потом и другой: “Есаулу Федору Порошину идти в Сибирь”.
А куда же ему еще идти с золотым словом, коли пришел в Москву турецкий посол Мустафа Челебей.
И сказано было через него султану Ибрагиму: возьми Азов.
*
В те поры государь Михаил Федорович пришел послушать, чему сына Алексея учат. Царевич вытянулся, отрок румяный, пригожий, веселый. На столе перед царевичем книга об эллине Александре Македонце да список с казачьей азовской повести.
Словно молния с чистого неба ударила. Сгреб государь книгу со стола и на пол кинул.
– Воспитывать в царях войну - значит получить ее!
– закричал.
– Война создает великих героев, да плата за величие больно велика, покоем и счастьем подданых за то величие плачено. Я хочу, чтобы мой сын был “тишайшим” царем. “Тишайшим”.
И так зыркнул на Морозова, что у того ноги сами собой подогнулись, и до того звонко лбом ударил боярин об пол, словно он голым задом об камни шлепнул.
3