Свадебный круг: Роман. Книга вторая.
Шрифт:
Он купил билет на ставропольский самолет. Тот вылетал утром следующего дня.
Неожиданно у Сереброва в Бугрянске (надо же, в Бугрянске!), где он порой не успевал повидать отца и мать, носясь из проектного института в управление сельского хозяйства, оттуда на базы «Сельхозтехники», вдруг оказалось свободное время.
Он позвонил Маркелову и хриплым, виноватым голосом сказал, что Алексея уломать ему не удалось, а объяснительную о том, что якобы срубы купил он, писать не будет. Бесполезно. Уже обо всем известно в обкоме партии.
Григорий Федорович долго молчал, наконец повторил свое:
— А
— Все уж быльем поросло, — откликнулся Серебров, вешая трубку.
Выходя с почты, Серебров подумал, что это даже хорошо: совесть свою менять не надо на солому. А возьмет он все на себя, и будут говорить о нем: молодой, да из ранних. Не успел полгода поработать, уж начал жульничать. Нет, не пойдет он на это.
И Надежда написала, наверное, из-за той же злополучной дачи, — с обидой догадался он. — Конечно, из-за дачи.
Он сегодня заскочит к ней в ателье на пять минут и посоветует: пусть Макаев выплатит свои денежки за виллу. Да, пусть!
В ателье приемщица заказов пораженно всплеснула руками.
— Неуж, Гарольд Станиславович, не слыхали? Ушла от нас Надежда Леонидовна. Ученый теперь человек, не чета нам. В швейном техникуме преподает.
Ух, какие сдвиги произошли в Наденькиной жизни! Значит, одолела технологический институт? Молодец!
По знакомому переулку Серебров прошел к желтому с белыми колоннами зданию техникума, смахивающему на помещичий особняк. Сколько часов он проторчал когда-то здесь, ожидая Надежду.
Он позвонил из телефонной будки. В учительской стоял галдеж. Смеялись над чем-то женщины. И он чуть ли не минуту слушал этот смех, пока искали Надежду.
— Ой, Гарик, это ты? — пропела она обрадованно. — Ты откуда говоришь? Почти отсюда? А у меня еще урок. Ты сможешь скоротать это время? Через пятьдесят минут я — твоя.
Она, как всегда, рискованно шутила.
Ну, конечно, он подождет, поскитается.
Он бродил по «необитаемым островам», как называл когда-то захолустные улочки, и вспоминал мучительные и сладкие для него дни. Повеяло чем-то милым, давним из того времени, когда он неотступно ухаживал за Надькой, но обидным. До ее знакомства с Макаевым он повсюду сопровождал ее. Ходил на демонстрацию модных фасонов одежды. Там Надьке аплодировали охотнее, чем другим. Платья и костюмы у нее оказывались самыми модными. А с ее фигурой — вообще шик! На ногтях у нее был не просто маникюр, а с какими-то виноградинками. Она везде стремилась произвести впечатление. Даже на лыжную прогулку в сосновый парк, широко раскинувшийся за рекой Падуницей, собиралась как на смотр мод. Гарь-ка разыскивал загодя лыжи под цвет костюма, заказывал к дому такси. Надька любила, чтоб ей позавидовали лыжницы, украдкой стрельнули на нее плутоватыми глазами изображающие преданность и смирение примерные мужья, покорно след в след идущие за своими женами.
Как давно это было и было ли?
Надежда слетела с высокого крылечка, как всегда, продуманно одетая, ловкая. Под полями меховой дымчатой шляпки лицо похудевшее, в глазах милая, виноватая улыбка.
— Не идешь, а танцуешь, — подзадорил он невольно, чувствуя отчуждение к ней.
— Ой, Гарик, я, наверное, стала старухой? Разве такой я была?
Она, как всегда, напрашивалась
— Когда я вижу тебя, я чувствую себя ограбленным. Из-за тебя бы, наверное, в прошлом веке стрелялись поэты и гусары, — сказал он, ощущая прежнюю холодность.
— Все, все теперь, Гаричек, в прошлом. Я себя чувствую старой маразматической клячей, — проговорила она, уверенно беря его под руку.
Надо было продраться сквозь традиционную словесную накипь, чтоб услышать от Надьки естественные слова, узнать, зачем она хотела встретиться.
— Ты женился, — не спросила, а утвердительно сказала Надежда, заглядывая ему в лицо. — Я все знаю. Она дочь того широкозубого мужика, который все орал: пить, так водку, воровать, так миллион. Как тебя угораздило? Что, она очень красивая?
«Ах, Надя, Надя, какое теперь тебе дело, что у меня за жена?» — подумал он и чуть ли не оправдываясь, проговорил:
— Но ведь дочь и отец могут быть разными.
— Возможно, — не веря, усмехнулась Надежда. — Еще я знаю, что ты председатель колхоза. Я ведь слежу за тобой, — с похвалой себе сказала она, прижимаясь к его плечу. — Ой, Гарик, Гарик, как все изменилось. Тяжело тебе? — заглядывая ему в глаза, проговорила она, и опять прорвалось любопытство, а может, даже ревность. — Ты счастлив? Она, наверное, спокойная, надежная, идеальная хранительница семейного счастья, да?
— Счастье — это когда поедешь за сеном и веревка не лопнет, а у меня она все время рвется, — ушел он от ответа.
Вот и ресторан, где решил Серебров поговорить с Надеждой. В это время сюда забегали торопливые люди, чтобы наспех проглотить запоздалый обед. И только трое капитально расположившихся завсегдатаев южного обличья проводили Надежду завистливыми, знойными взглядами: отлично сложенная женщина с упругой походкой.
Серебров выбрал столик за массивной колонной, чтобы не мешали эти досужие взгляды. Надежда, уверенно достав из своего портфельчика пачку сигарет, закурила. Это тоже была перемена в ней. Он залюбовался ею. Модный свитерок-самовяз с полосами подчеркивал ее стать, в больших, таких красивых продолговатых глазах вопрос.
— Ты знаешь, почему я написала тебе?
— Нет, — уверенный в том, что написала она из-за дачи, покривил он душой.
— Я очень хотела тебя увидеть, — притрагиваясь длинными своими пальцами к его руке, проговорила она. — Очень хотела увидеть. У меня опять такое ощущение, что я одна. На всем белом свете одна как сирота.
Он усмехнулся: начинается прелюдия к разговору. Теперь Надежда скажет, что никто из числящихся в друзьях не хочет им помочь. Если она начнет этот разговор, он объявит его запретным. Пусть Макаев сам играет по какому-нибудь своему сценарию.
Но Надежда ни о даче, ни о статье не говорила.
— И отчего же у тебя такое разочарование? — снисходительно спросил Серебров, не веря в ее одинокость.
Повторяя спичкой узор на скатерти, она проговорила:
— Я не знаю, Гаричек, как тебе сказать…
Все понимающая смазливая официантка оценивающе посмотрела на Надежду и расставила тарелки. Потом нетерпеливо нацелилась привязанным на шпагатике карандашом в блокнот.
— Вино пить будем?
— Обязательно, — сказал Серебров, утверждая официантку в каких-то ее скрытых заключениях. — Что там у вас получше?