Сват из Перигора
Шрифт:
— Да нет, спасибо, иначе мне не осилить вот это! — объявил булочник, осторожно обеими руками извлекая из корзины салатницу. — Что я действительно обожаю в таком салате, так это как приготовлен картофель — прямо в мундире. Бесподобно! Ну и естественно, ветчина, сладкий перец и хвост омара — поистине волшебное сочетание. Конечно, совсем другая песня, когда ты сам выбираешь омара, пока он еще живой, — тогда ты точно уверен, что тебе не подсунут несвежего. Ну как, не хочешь попробовать?
Булочник запустил руку в корзину в поисках запасной вилки.
— Да нет, спасибо, иначе мне не осилить вот это! — триумфально возвестил Гийом Ладусет, выставляя на обозрение
Стефан Жолли индифферентно взглянул на пирог, а затем отвернулся и погрузил вилку в свой салат.
— Просто не терпится поскорее отведать, — продолжал парикмахер, отрезая кусочек перочинным ножом.
Он выдержал паузу для пущего драматизма и, прежде чем отправить кусочек в рот, добавил вроде как невзначай:
— Я сам доил эту козу.
Звук, вырвавшийся из глотки Стефана Жолли, явно свидетельствовал о том, что поперхнувшийся булочник едва не отдал концы.
— Я тут заглянул на ферму к Марселю Кусси пару месяцев назад, — как ни в чем не бывало продолжал парикмахер, — и мы решили вместе подоить коз, а потом я подумал: почему бы мне заодно не помочь ему сварить сыр?
Он откусил еще кусочек:
— М-м-м, натурально козий! Хочешь немного?
— Да нет, спасибо, иначе мне не осилить вот это! — объявил булочник, картинно вынимая из корзины орехово-яблочный торт, но оба прекрасно знали: с блестящим козлиным ходом Гийома Ладусета не сможет сравниться уже ничто.
Друзья принялись за свои обеды: булочник сосредоточенно планировал меню на следующую рыбалку, а парикмахер довольно шевелил в воде волосатыми ногами, пока Стефан Жолли не указал ему на то, что он распугал всю рыбу.
Победа придала Гийому смелости, и парикмахер решился поднять вопрос, не дававший ему покоя с той самой минуты, когда он оторвал голову от подушки после своего шестидневного забытья.
— Стефан… — начал он осторожно.
— Угу, — промычал булочник, вгрызаясь в помидорину и тут же уделав свою белоснежную футболку томатными семечками.
— Ты знаешь, я закрыл парикмахерскую…
— Да. — Стефан Жолли отряхивал заляпанную грудь. — Я нарочно молчал — вдруг ты не хочешь об этом говорить.
— Я решил открыть брачную контору.
— Что?
— Стать свахой.
— Свахой?
— Да.
— Почему именно свахой?
— Ну посуди сам: скольких влюбленных ты знаешь в нашей деревне?
Стефан прекратил жевать, задумавшись над вопросом. А ведь Гийом прав. Ибо, несмотря на название, амурная проблема стояла в Амур-сюр-Белль болезненно остро. Большинство жителей были одиноки, чему в немалой степени поспособствовала череда разводов после знаменитого мини-торнадо 1999-го, сопровождавшегося пьяными признаниями в неверности и других греховных деяниях.
Некоторые односельчане друг с другом даже не разговаривали. Так, сам Стефан Жолли и Лизетт Робер не обмолвились ни словом со дня загадочного природного катаклизма, во время которого Патрис Бодэн оказался далеко не единственным, что исчезло. Смерч также поднял в воздух содержимое пруда бедняжки Лизетт и выплеснул лягушачьим дождем в саду булочника. И хотя дальнейшая судьба несчастных квакш так и осталась загадкой, гуляет слух, что именно булочник, от которого весь следующий день за версту разило чесноком (и как минимум пять свидетелей были готовы подтвердить, что он покупал в бакалее непомерное количество сливочного масла), слопал их всех до единой. Версия прижилась, несмотря на яростные протесты последнего, которые включали в себя тот факт, что лягушачьи лапки едят лишь одни легковерные туристы, попавшиеся на старую
Кое-кто старался как можно меньше общаться с Дениз Вигье, бакалейщицей, всегда памятуя о том, как в 1944-м бабка Дениз была подвергнута трибуналу, который признал ее виновной в «горизонтальном коллаборационизме», и наголо острижена в Перигё под плевки толпы. Жители вопросительно вздымали брови, глядя на полки, заставленные банками с франкфуртскими сосисками, в лавке Дениз Вигье и подталкивали друг друга локтями всякий раз, когда бакалейщица появлялась на ежегодном мемориальном богослужении перед памятником «Трем жертвам нацистских варваров, расстрелянным 19 июня 1944 года».
Фабрис Рибу отказался обслуживать Сандрин Фурнье в своем баре «Сен-Жюс» с тех самых пор, как умер его отец. Старик так настойчиво докучал торговке рыбой, упрашивая рассказать, в каком месте в лесу та находит столь восхитительные белые грибы, что в один прекрасный день Сандрин просто не выдержала и брякнула: «У охотничьей хижины». И хотя остатки злополучного омлета доставили в больницу в оперативном порядке, скорость доставки была все же недостаточной, чтобы определить, какой ядовитый гриб по ошибке употребил несносный старик. Все, разумеется, приняли сторону Сандрин Фурнье, ибо грибные места — это ревностно охраняемый фамильный секрет, который передается из поколения в поколение, однако в открытую поддержать ее не осмеливался никто: как-никак бар Фабриса Рибу был единственным на всю округу.
Стефан Жолли вышел из задумчивости.
— Блестящая идея, Гийом, — сказал он и, немного помолчав, добавил: — Пожалуйста, не пойми меня превратно, но ведь ты и сам не совсем женат. И никогда не был. Некоторые могут спросить: а что ты вообще знаешь о любви?
Гийом Ладусет глядел на свои колени. Друзья были неразлучны с тех пор, как мадам Ладусет кормила грудью Стефана Жолли, когда у его родной матушки — с появлением девятого и последнего ребенка в семье — пропало молоко. Мальчишечья дружба была скреплена днями, проведенными у реки в состязаниях, чья струя добьет до другого берега первой, — верх тогда одержал шестилетний Стефан, и Гийом относил это на счет бутылки лимонада, украденной из магазина. Но, несмотря на дружбу, булочник ничего не знал о смятенном состоянии, в коем уже давно пребывало сердце Гийома Ладусета. Недуг был настолько сильным, что доктору хватило одного взгляда в глубь уха несчастного, чтобы онеметь от изумления при виде озера невыплаканных слез. Врач понюхал спину Гийома — и содрогнулся от запаха гниющих цветов, что исходил от его хандры. Он цокал языком, пораженный необычайной гибкостью пациента. И отшатнулся от переизбытка гормонов, что сочились из внушительных Гийомовых желудей, сбегали каскадом по ногам и собирались на пальцах, производя поросль такой потрясающей густоты, что доктор с трудом раскопал в ней неведомо как попавшее туда арбузное семечко.
— Мсье Ладусет, — начал он после того, как пациент снова оделся. — Я думаю, мы оба знаем, в чем ваша проблема. Причем проблема весьма серьезная. Возможно, вы и поправитесь. А может, и нет. Боюсь, что медицинским вмешательством ваши страдания не облегчить. Если вам станет хуже — что я вполне допускаю, — вы, разумеется, можете обратиться ко мне опять, но повторяю еще раз: медицина здесь просто бессильна. Мне очень жаль.
Парикмахер снял с вешалки пальто и побрел к двери. Он уже почти захлопнул ее за собой, когда доктор окликнул его: