Свеча Хрофта
Шрифт:
День или два, и все будет кончено. Единственное, что может спасти эту горстку отчаянных, — счастливый случай. Или если их сильный и страшный противник решит, что расправился с армией Девчонки и теперь дерзкая выскочка не опасна.
Возможно, останься их на одного меньше, так и должно было произойти. Только сорок. Но сорок первым был он — бог Один. И такого противника никто в здравом уме не станет сбрасывать со счетов.
Видимо, подобные мысли пришли в голову не только Отцу Дружин.
Забота о раненых, перевязки потребовали времени. Как и поиски пищи для
Девушка зябко куталась в плащ, позволив полукровке заговорить первому.
— Ты должен уйти, Отец Дружин, — без лишних слов начал тот и замолчал, может, выбирая слова, а может — ожидая немедленной кары за то, что уже сказал. Но Хрофт остался молчалив и неподвижен. Единственное, что он позволил себе, — бросить быстрый взгляд на девушку, ясно говоривший: ты взяла на себя ответственность за всех этих людей, когда верила в победу, неужели теперь спрячешься за спину своего альвского Учителя?
Рунгерд не стала прятаться. Хотя для того, чтобы сказать то, что она собиралась выговорить сейчас, требовалось не меньше смелости, чем тогда, в хижине посреди Живых скал, когда она отказалась говорить с Одином, требуя возвращения Старого Хрофта.
Сейчас он сидел перед ней на широком топчане, единственном уцелевшем из всей грубой мебели. Огромный, словно давным-давно вырубленный неизвестным скульптором из драгоценного золотисто-коричневого камня, пугающий, но уже не страшный. Грива седых волос, в которой видны слипшиеся от чужой крови пряди. Глаза смотрят, кажется, прямо в душу и читают в ней, как в открытой книге. Бог, сильный и мудрый, бог, единственный из тех богов, что знала Руни, который прислушивался к голосу смертных, который прислушался к ней, пришел ответить на ее молитву, сидел перед ней и ждал, что она сама скажет то, что изменит многое.
— Я прошу тебя, Великий Один, — проговорила она, называя его тем именем, против которого раньше так восставала, — прости меня за то, что я сделала. Прости за то, что втянула тебя, Владыка Асгарда, во все это. И… я прошу тебя уйти.
Озноб бил ее измученное битвой и многими междумирными переходами тело. Голова горела, и мысли путались, не давая ей сосредоточиться и выбрать нужные слова. А выбрать было необходимо. Потому что она больше не увидит его. Ни Одина, ни Хрофта. И больше не будет шанса попросить прощения, что-то изменить, сказать иначе. Слова должны быть такими, чтобы он понял, почему она вынуждена их произнести.
— Я… в ответе за тех, кто служит мне, кто отдал мне свой меч, доверил свою судьбу. И, хотя ты часто называл меня глупой, я понимаю, что моя битва проиграна. Моей армии больше нет. И те, кто остался, не переживут еще одного боя. Но я знаю,
— А как же твоя цель? Заставить богов вспомнить о смертных? — бесцветным голосом просил Хрофт, и Руни захотелось разрыдаться, но она не могла позволить себе слабость.
— И здесь я ошибалась. Хедин забыл о нас, он слишком занят Упорядоченным. Но есть тот, кто всегда приходил на помощь смертным. Ты, Один, Отец Дружин. Ты пришел на помощь мне и моим людям, хотя я не была достойна этого. Ты не покарал меня за дерзость. И я не знаю, чем смогу отплатить тебе за все. Но сейчас я прошу тебя о последней помощи — уйди.
Давящая боль в груди казалась почти невыносимой. Руни слышала, как срывается ее голос, чувствовала, как дрожат руки и губы. Она потянулась за сумкой, в которой лежала Свеча его жизни. Вынула замотанную в холстину Свечу и протянула ему на раскрытой ладони. Но Хрофт, казалось, не торопился заставить девушку отдать то, за что совсем недавно едва не убил.
— А ты? — спросил он спокойно и холодно. — Ты готова уйти и все забыть? Наймешься в дружину какого-нибудь разъевшегося барона? Или выйдешь замуж за косолапого деревенского дурня и нарожаешь ему дюжину детей?
— Нет, — быстро ответила Рунгерд. — У меня не будет детей.
— Почему же?
Ей показалось или в голосе Хрофта послышалась горькая насмешка?
— Потому что я не хочу видеть, как умирают мои дети, — отозвалась она, сама не зная, откуда взялось в ней это странное, полузабытое горе. Воспоминание, едва различимое, стертое, но на мгновение блеснувшее так ярко, тотчас растворилось, оставив лишь полынный след. И, напуганная этим, девушка вздрогнула, задержав дыхание. Взгляд Хрофта, казалось, пылал невыносимым огнем, прожигая ей горло. Руни продолжала стоять, протягивая Свечу.
— Я видел, — сказал он, — на Боргильдовом поле. И горько жалел все эти годы, что не умер сам. Может, попросить тебя сжечь эту Свечу? Как услугу за услугу. И ты, и твои люди, и я — все мы станем свободными.
— Не мучай ее, Владыка Асгарда, возьми свою Свечу и позволь нам идти своим путем, — вмешался Вел. И Руни не знала, проклинать его или благодарить за эту неуместную заботу.
— Ты верный друг, Велунд из Альвланда, но сейчас оставь нас, — глухо проговорил Хрофт, поднимаясь со своего топчана. Его огромная фигура тотчас заполнила собой половину комнаты. От Древнего Бога исходила такая сила и мощь, что Велунд не мог противиться приказу. Он медленно вышел, не сводя взгляда с Рунгерд. Хрофт приблизился и положил большую темную руку на тонкую ладонь девушки, в которой лежала Свеча. Одно движение — и все будет кончено. Родитель Ратей заберет то, что принадлежит ему. И ускачет прочь на своем белоснежном Слейпнире.