Свечка. Том 1

Залотуха Валерий Александрович

– Убить меня хотите? – иронично, почти насмешливо проговорил Космачев, когда ты был уже недалеко от него.

Ты выпрямился и, опершись на швабру, внимательно на него посмотрел.

Его улыбка была насмешливой, почти издевательской. Он предлагающе поднял кружку.

– Может, сперва кофейку?

– Спасибо, нет, – с трудом преодолевая внутреннее напряжение, не узнавая собственного голоса, проговорил ты.

– Ну-ну, – покивал Космачев. – Не разочаровывайте меня, Золоторотов. Я едва ли не специально здесь оказался, чтобы на вас посмотреть и, если удастся, познакомиться. Скажу по секрету: убить человека непросто. Я к этому чуть не всю свою сознательную жизнь шел, да и то поначалу непросто было. А орудий убийства

и не понадобилось! Напоил кофе с клофелинчиком, а потом вот этими ручками задушил. В перчаточках, правда. А знаете, кто это был? Лютиков, Лев Лютиков. Впрочем, откуда вы можете его знать. Знаете, что он мне сказал? «Добро должно быть анонимным». А?! Целое досье на меня собрал и пришел, как Остап Бендер к миллионеру Корейко. «Ну тот хоть миллион хотел, а вы-то чего хотите?» Это я так его спросил. «Чтобы, говорит, пошли куда надо и во всем сознались», – ишь, чего захотел… «В противном случае это станет достоянием гласности». Ну-ну… Попили кофейку, и всё… Я его потом под утро в мусорный бак оттащил, бросил и поджег вместе с его бумажками. Он, кстати, националист был, русский националист, а я терпеть этого не могу, я за дружбу народов и за то, чтобы все всех любили, а вы вот убить меня хотите… Хотите? Хотите-хотите, по глазам вижу, что хотите, в них прямо так и написано: «Убью! Убью!» – но только сегодня убивать нельзя, невозможно сегодня никого убить, вы это знаете? Нет? Вы удивлены? Ничего-то вы не знаете! Светлая пасхальная седмица – всю неделю смерти нет и убить никого невозможно.

«Смерть! Где твое жало?Ад! Где твоя победа?» —

так сейчас в церкви возглашают, а вы – «Убью!» – Космачев неожиданно замолчал, засмеялся и, продолжая, воскликнул: – Да что вы там все стоите, в ногах правды нет! Подходите, Золоторотов, присядьте, попейте кофейку, ах да, я забыл, ну так посидите, у меня есть вам что рассказать… Да оставьте вы швабру, это плохое орудие убийства, стыдное, не себя, так хотя бы будущую свою жертву пожалейте.

Он издевался, он откровенно над тобой издевался.

Ты выпустил из рук конец швабры, и она упала на громыхнувшее ведро. С трудом передвигая чужие тяжелые ноги, ты подошел к своему смертельному врагу и сел на соседнюю шконку.

Улыбаясь, он смотрел на тебя внимательно и испытующе, и вновь неожиданно засмеялся.

– Сбылась мечта идиота… Нет, я хотел с вами встретиться, все для этого сделал, чтобы за козлом отпущения моих грехов понаблюдать, но чтобы так – исповедальненько… На это я даже не рассчитывал! И чтобы такой, как вы, человек, а не тупой гоблин, как эти… Но я сразу скажу, что не всё, что вам следствие приписало – мое. Старушки не мои, я ими брезгую, я и со зрелыми-то женщинами не очень, они не любовь дарят, а сами удовольствие при малейшей возможности пытаются получить. Меня родная мать навсегда от них отвратила. А вот детки – это мое. Доверчивые. Ангелы…

Нет ничего слаще, чем ангела в попку отыметь… Отымеешь, и он уже не ангел… Бога я давно убил, теперь ангелов вокруг себя извожу…

Космачев посмотрел на тебя внимательно и вновь засмеялся, на этот раз ехидно, и спросил:

– Ну что, убили? Даже после того, что сейчас услышали. Такие, как вы, не убивают! Эх, Золоторотов, Золоторотов…

Космачев поставил на тумбочку кружку, с удовольствием, сжимая кулаки, щурясь и улыбаясь, потянулся, поднялся и заговорил, прохаживаясь вдоль шконок:

– Хорошо американцам: убил сто человек, сел в тюрьму и пишет книгу. Не сам даже, пишут за него, а он к своему гонорару нули прибавляет…

– И садится на электрический стул, – найдя, наконец, в себе силы говорить, проговорил ты.

Космачев резко остановился и посмотрел на тебя внимательно и удивленно.

– Ну наконец-то заговорили! А то все молчите и молчите… А насчет электрического стула – во-первых,

он не во всех штатах, а во-вторых, в Европе смертная казнь вообще отменена, но я сейчас не об этом, а о том, что обидно будет, если люди не узнают…

– Зачем вам нужно, чтобы это знали? – спросил ты, глядя на него прямо и неотрывно.

Космачев остановился задумавшись, видимо этот вопрос ему в голову не приходил.

– Хочется, – пожав плечами, сказал он и замер, прислушиваясь.

И сущим во гробехЖивот даровав… —

донеслось с улицы.

– Аллилуйя! Аллилуйя! Алли-лу-у-йя! – громко и красиво подпел Космачев и, посмотрев на тебя приветливо и победно, продолжил говорить, исповедальненькое свое меняя на свое же проповедненькое:

– А вы небось страдаете здесь, что в церковь не можете зайти? «Ближе, чем на сорок метров, не подходить!» Или считаете, что церковь это одно, а бог другое, как многие из вашего книжного сословия считают? А я вам так скажу: «Без бога не было бы церкви, а без церкви бога». Уж вы поверьте мне, я с самого детства и его и ее убиваю… Знаете как? Забегу в храм во время причастия да и причащусь без очереди! Просто так, чтобы в своей правоте убедиться: убил, убил! А потом выйду на улицу и выплюну. Но это редко бывает, литургия утром, а я сова – спать хочется, а вот свечечку люблю, забежав, поставить… Как фитилек у динамита запалить и уйти… «Я здесь, а Ты где? Убил Тебя, убил!» Ну, как вам, понятно, все теперь понятно? Что же вы молчите? Язык проглотили? Эх, вы… А знаете что? В подтверждение своих слов, для закрепления вами пройденного материала я пойду сейчас в церковь и свечку там поставлю! Не пустят, думаете, обиженных не пускают? Так я не обиженный, я, ха-ха, обидчик! Обидел и продолжаю обижать. Как вам моя идея? А?

Говоря это, Космачев торопливо подошел к двери, снял с вешалки один из двух висевших там бушлатов, торопливо его надел и тут же обнаружил, что бушлат не его, но снимать не стал.

– «Золоторотов», – уткнувшись подбородком в грудь, прочитал он надпись на фанерной бирке и засмеялся довольно. – Так даже лучше… Мы его обманем! Прочитает и подумает, что это вы. Аминь, аминь…

Космачев глянул вдруг из-за плеча с бешеной ненавистью и, уходя, так сильно хлопнул дверью, что дрогнули барачные стены и жалобно задребезжало ведро с лежащей на нем шваброй.

В полной тишине и одиночестве ты сидел долго и неподвижно, и вдруг, как тогда в общей со Слепецким, тебя охватило бешенство – к самому себе за собственное бессилие, – ты вскочил, схватил швабру и, размахнувшись, ударил ею по космачевской шконке, швабра переломилась посредине наискосок, с образовавшимся острием на конце.

Это было уже оружие, и теперь ты точно знал, что убьешь Космачева, как только он вернется.

…В тамбуре загремели торопливые шаги. Ты напрягся, сжал в руках орудие убийства. Голос зазвучал сразу за шагами. Это был Шиш. Он кричал – испуганно и возбужденно.

– Ихний Игорек нашего Золоторотова убил!

Увидев тебя, он запнулся и чуть не упал…

…Освободили внезапно. Пришли: «Собирайся, свободен», потом Хозяин, икона…

Вообще-то, если бы не маленький человек по фамилии Лютиков, который вел свое собственное расследование, Золоторотов и сейчас, наверное, сидел бы, ведь тот, кто совершил приписываемые ему злодеяния, был мертв, а те, кто сажал Золоторотова, – живы и, как мы знаем, в полном ажуре. Убив Лютикова, маньяк Космачев сжег его записки, но, оказывается, тот писал под копирку. Копия обнаружилась не сразу и не сразу оказалась на столе Юлия Кульмана, который не стал их публиковать, позвонил Копенкину, и тот по своим каналам дал ход… Не знаю даже, зачем это ему было нужно. Может, во искупление прежних грехов? Нет, воистину, пока человек жив, в отношении его никак нельзя ставить точку, человек всегда многоточие…