Свечка. Том 1
Шрифт:
Словно ожидая этого, он резко повернулся в сторону бандюка и замер, вперившись в него яростным ненавидящим взглядом. Приняв вызов, красномордый еще больше приподнялся над подушкой, выгнулся, напрягся, и его большое грузное тело, как генератор, изо всех сил начало вырабатывать исходящие из маленьких бандитских глазок ненависть и ярость.
Со стороны это напоминало известную детскую игру: кто кого пересмотрит, но здесь была не игра, а жизнь, реальная тюремная жизнь со своими специфическими формами обмена информацией
Ты видел подобное уже не раз… Взгляд Смотрящего значил едва ли не больше, чем его слова, в противном случае, возможно, его называли бы не Смотрящим, а Говорящим. Его понимали без слов…
В таком обмене взглядами речь шла не о видимой силе – величине кулаков и толщине бицепсов, и даже не о силе воли – здесь транслировалась информация о том, кто за кем стоит.
За тем же Петровичем стояла огромная и многосложная бутырская система смотрящих во главе с самым главным – Васей Грузином, которого почти никто не видел, но все о нем знали и его боялись.
Обмен угрожающей информацией от Слепецкого к красномордому и наоборот длился невыносимо долго – минуту или даже больше. Понимая, как все это опасно – бандюк есть бандюк, – ты опустил голову, не видя ничего хорошего в дальнейшем развитии событий. И вдруг – взгляд красномордого кончился, иссяк, погас – коротко вздохнув, он ткнулся в подушку рожей и, тяжело дыша, замер. Слепецкий еще несколько секунд смотрел на него, как бы добивая поверженного врага и утверждаясь в величии собственной победы.
Ты предполагал, кто может стоять за красномордым, но и представить себе не мог, кто стоит за Слепецким – даже Смотрящий так не смотрел.
Слепецкий перевел на тебя свой ликующий взор.
Он был бледен, но на щеках горел яркий румянец победителя.
«Как я его?» – горделиво спрашивал он.
«Да-а-а», – растерянно и смущенно отвечал ты.
– Так на чем мы остановились? – деловито продолжил Слепецкий, делаясь вновь знакомым и близким тебе Дмитрием Ильичем.
На чем остановились? Потрясенный безмолвным поединком, ты не помнил, о чем вообще шла речь, но собеседник уже ухватил утерянную нить беседы.
– А выставка «Икоты»?
– Что? – тихо спросил ты, готовый услышать что угодно и уже не способный делать из этого выводы.
– И этого не знаете? Стыдно, Евгений Алексеевич! Между прочим, это отчасти и ваша идея.
– Какая моя идея?
Слепецкий развел руками, глядя на тебя, как на человека совсем уже потерянного, ни на что не годного.
– А можно потише? – слабым жалобным голосом обратился к вам доходяга.
– Сдохни, скотина! – тут же ответил ему за вас красномордый. Поверженный Слепецким, он немедленно же стал шестеркой Слепецкого, но сам Слепецкий словно не услышал этого и, делаясь вежливым и предупредительным, проговорил в адрес доходяги:
– Да-да, конечно… Извините,
Помнил ли ты? Конечно, помнил. Ведь ты не оставлял надежды когда-нибудь написать свой ненаучно-теоретический труд под названием «Собаки и кошки как фактор любви».
– Помню, конечно помню, – с готовностью кивнул ты.
Слепецкий тоже кивнул и продолжил:
– Так вот, почти сразу после вас я оказался в одной камере с художником по фамилии Рубель, и мы поговорили на эту тему. Я хотел заказать ему икону моей Изольды, но он отказался, сказав: «Я и в человеческого бога не верю, а в кошачьего и подавно», но этот разговор стал известен его брату, известному галеристу, тот ухватился за эту идею и развил ее. Набрал молодых отвязанных художников, и они написали два десятка икот…
Произнеся последнее слово, Слепецкий замолчал, ожидая твоей реакции.
– Что? – тихо спросил ты.
– Икот, – с удовольствием проговорил Слепецкий и с еще большим удовольствием повторил: – Икоты.
Ты все еще не понимал.
– Соединение двух слов: иконы и коты… Неологизм, который со временем может стать общеупотребимым. Икоты – это самые настоящие иконы, но вместо ликов – мордочки! Милые славные кошачьи морды. Они хотели изобразить и собак, но решили не ссориться с РПЦ. Оказывается, собаки – животное неправославное, а я даже рад – не люблю, боюсь собак. Хотя скандал, наверное, все равно будет…
Слепецкий внимательно и участливо посмотрел на тебя, измученного обилием внезапной и сокрушительной информации, и, подняв ладони, словно сдаваясь, проговорил:
– Замолкаю, замолкаю… Устали? Вижу. После информационного голода столько всего сразу… Вам нужно побыть наедине с собой. А лучше с книгой, не правда ли?
Ты обессиленно кивнул, обреченно принимая из рук автора его произведение.
– Вы почитайте, а я посплю, я ведь тоже устал, – проговорил Слепецкий и, сдержанно зевнув, лег на свою кровать в той же самой позе, в какой ты застал его, когда вошел в палату.
Спустя минуту он уже не изображал спящего, а спал по-настоящему.
Поколебавшись, ты тоже прилег и, чтобы не думать обо всем, что только что услышал, обо всех этих хвостах, рубелях и икотах, устроивших в твоей голове неприятный шевелящийся хаос, открыл книгу и стал читать.
«Первая фраза книги – как первый утренний свет, каким он окажется, таким будет и предстоящий день», – сказал ты однажды, еще будучи школьником, и мама, что случалось крайне редко, похвалила тебя: «Молодец, хорошее сравнение», – потому, скорее всего, ты ее запомнил.