Свечка. Том 2
Шрифт:
И ты закрыл книгу – ненужную, бессмысленную, собственно и не книгу даже. Посмотрел на обложку, на золотое тиснение букв и усмехнулся. Большой словарь вранья под редакцией великого вруна. «Чтобы сильно поверить, нужно сильно испугаться».
Уж как я испугался, как испугался, а все равно не поверил.
Как бы не так, уважаемый Израиль Исаакович!
А может, оставить здесь, чтобы не таскать этот тяжеленный том – четверть пуда глубокомысленной бессмыслицы? Тут ему самое место…
Но – нельзя.
Басс спросит: «А где же мой подарок?»
До
Похороны напоминали выезд советского коллектива на природу. Ты вздохнул, готовясь подняться и идти, но понял, что не можешь этого сделать, потому что почувствовал вдруг, что ты здесь не один, и тот, кто, казалось, шел неслышно за тобой, сейчас стоит рядом, прямо за спиной…
Ты понимал, что это страх, глупый страх, не рождающий веру, – вполне объяснимая в твоем бедственном положении мания преследования, и, чтобы в этом убедиться, тебе нужно было всего-навсего повернуть голову и посмотреть.
Но спина, шея, затылок словно окаменели.
Страх навалился сверху, сцепил на спине в замок свои каменные лапы, надавил железными коленями.
«Сейчас случится что-то страшное», – обреченно и равнодушно подумал ты, и страшное случилось.
Из-за спины раздался голос – чужой и знакомый, ироничный и требовательный, насмешливый и злой, голос друга и одновременно врага:
– А вас, Золоторотов, я попрошу остаться…
VII. В бегах Русский негр
Кто из рожденных и выросших в СССР не знает этой малозначащей, на первый взгляд, фразы, кто не помнит, где, когда и кем впервые она была произнесена, кто не слышал ее в свой адрес и хотя бы раз сам не произносил? Вот и страны той уже нет, – набирая ход, она удаляется в небытие, как мифическая Атлантида, – и люди уже другие, а фраза осталась и, верно, долго еще останется…
Это наш ключ, наш код, наш пароль перехода из прошлого в настоящее, и разумеется, ты прекрасно его знал, хотя сам ни разу не использовал – не в твоем характере подобное мягкое требование к другим предъявлять, но как раз от других слышал его неоднократно: от начальников, приятелей и друзей, от жены и даже от дочери – и все они произносили эти слова с одинаково лукавой интонацией шефа гестапо:
– А вас, Золоторотов, я попрошу остаться…
То был неожиданный привет из твоей прошлой жизни, которая, казалось, кончилась, ушла безвозвратно, может, потому шутливая эта фраза так тебя ошеломила, да и попросту испугала, – гораздо больше, чем слова, которые во все время своего побега ожидал услышать, как то:
– Стоять – бояться!!!
Или:
– Лежать – не шевелиться!!!
Или:
– Лицом к стене!!! Руки за голову!!!
И – ор, мат, удары – острым автоматным дулом в позвоночник, тупым прикладом в шею, подкованными ботинками по лодыжкам и в промежность – тебя уже однажды брали, ты знал, как это делается.
Известно:
Но, в самом деле, кто мог тебя здесь, на кладбище, у чёрта на куличках, увидеть, узнать и так к тебе обратиться?
И вот: ты сидел ошеломленный, ошарашенный, испуганный, причем настолько, что не мог глаз скосить в сторону того, кто произнес эти слова с ласковой интонацией шефа гестапо.
Думаю, ты долго бы еще так сидел, убеждая себя, что это тебе послышалось, но тот же самый голос, приветливый, дружелюбный спросил удивленно:
– Ты чего, Рот, испугался?
Рот?
Лишь один человек на свете так тебя называл, что очень тебе не нравилось, ты просил его так к тебе не обращаться, но это было очень давно, так давно, что ты забыл того человека, совсем почти забыл.
– Почему испугался?.. – оправдываясь, пробормотал ты, напряженно поднялся, опираясь спиной о гладкую кору осины, и, преодолевая внутреннее сопротивление, медленно повернул голову.
В нескольких шагах от тебя стоял тот страшный человек с обезображенным лицом, которого увидел у входа на кладбище, определив его как начальника могильщиков, и, несмотря на то что было по-прежнему неприятно, страшно, стал всматриваться в него, пытаясь увидеть в нем того, кого когда-то знал…
Он стоял в рыжей распахнутой дубленке с вываленным животом под ярко-малиновым свитером, широко расставив короткие крепкие ноги и разведя короткие и тоже крепкие руки, улыбаясь изуродованным ртом, и если бы не приветливый взгляд глаз, его улыбку можно было бы принять за угрожающий оскал.
– Чего, не узнаешь? – к знакомой хриплости голоса прибавилась шепелявость из-за отсутствия передних зубов. – Да я не обижаюсь, меня и мама родная сейчас не узнала бы. Если бы она у меня была…
– Почему? Почему не узнал? Сразу узнал, – врал ты, усилием воли не отводя взгляд от изуродованного лица своего стародавнего приятеля.
Это был Федька, Федька Смертнев по прозвищу Смерть, вы учились вместе в ветинституте.
– А ты не изменился, Рот! Каким был, таким и остался… – удивлялся Федька, оглядывая тебя и приближаясь. – Как забальзамированный… Ты что, с Лениным все эти годы в Мавзолее лежал? И беретка та же, и книжка… Книжки все читаешь? – говорил он, по-крабьи боком подбираясь к тебе.
Он хрипел и, брызгая слюной, шепелявил, ты плохо его понимал, но кивал, улыбаясь, соглашаясь, заставляя себя смотреть в лицо человека, которого когда-то неплохо знал и даже считал своим другом.
Какой-то страшный удар изменил его до неузнаваемости: верхняя губа и нос были расплющены, а лоб вдавлен, отчего глаза сузились и вытянулись к вискам. Он щерился в приветливой улыбке, обнажая верхнюю десну с отсутствующими передними зубами, и уцелевшие клыки по бокам придавали его улыбке жутковатый звериный вид. И еще он растолстел, правда не обрюзг, а, как говорят, закабанел – покрылся защитным слоем твердого жира, и кожа на лице и руках сделалась багрово-серой, грубой и жесткой, как наждак.