Свечка. Том 2
Шрифт:
– А это… – стал представлять друга Басс, но от радостного волнения ты его перебил.
– А я вас узнал сразу… почти сразу. Однажды на демонстрации я даже нес ваш портрет.
– Во как, – проговорил на это старик, глянув на седовласого с чувством превосходства и еще большего смущения.
– А был еще Курилко… – вырвалось у тебя от полноты чувств, но, сказав это, ты осекся, подумав, что подобное воспоминание неуместно, скорее всего, Курилко умер, ведь он был, кажется, старше Земляничкина, но Фрол Кузьмич понял тебя и тут же пришел на помощь.
– Жив, жив Курилко… – проговорил он, успокаивающе
Отлипшие от стен серые старухи и на улице оставались плоскими и серыми. Никто из них на кладбище не поехал, сославшись на здоровье и прием у врача.
– Кто ж, Израиль, твой спич там услышит? – глядя иронично на Баса, спросил Земляничкин, когда вы сели в автобус.
Ответ седовласого академика был неожиданным и громогласным:
– Небеса! Небеса – мой единственный слушатель.
Накрытый крышкой, гроб стоял посреди автобуса, вы вчетвером сидели вдоль него, невольно на него глядя: академик Басс, Фрол Кузьмич Земляничкин, его внучка Клара и ты четвертый.
Водитель (его звали Грач!) включил магнитолу, и вновь зазвучал печальный дудук.
Басс поставил на колени большой советских времен кожаный портфель и, достав из него плоскую золотистую фляжку, проговорил:
– Я думаю, Клара на нас не обидится. Вы как?
Ты смущенно пожал плечами.
– Это очень хорошее виски… – посерьезнев вдруг, объяснил Басс, наливая напиток в золотистый стаканчик. – Оказывается, виски – слово среднего рода. Не знал.
– Это последнее, чего ты не знал, – пошутил Земляничкин.
– Нет, надеюсь еще осталось, – не согласился Басс, протягивая стаканчик тебе. – Давайте за знакомство…
– А вы? – ты глянул на Земляничкина.
Тот замахал протестующее рукой.
– Он не пьет, – объяснил Басс, наливая в стаканчик поменьше. – И не пил никогда. Еще один кандидат в святые.
Земляничкин смущенно захихикал.
– Не смейся, Фрол, и тебе в будущем музее атеизма место найдется. Где-нибудь неподалеку от Клары.
Земляничкин махнул на Басса рукой и покосился на свою внучку.
Привалившись к его плечу, пионерка крепко спала.
– Наша новая Клара, – поймав твой взгляд, представил ее Басс и задумчиво посмотрел на фляжку в своей руке с тем известным каждому нормальному мужчине выражением лица, который выпил первую и тут же думает: «А не выпить ли вторую?»
«Хороший виски, – подумал ты и сам себя поправил: – Хорошее…»
– Вообще-то, родители назвали ее Катей, – обращаясь к тебе, доверительно заговорил Земляничкин.
– Ага, расскажи, Фрол, как ты ее в Клару перекрестил, – предложил Басс, наливая по второй.
Земляничкин улыбнулся, щурясь и ежась, и с готовностью стал рассказывать историю, которую сам, похоже, любил:
– У нас с моей покойной женой один ребенок, поздний, девочка, дочка Оля. Девочка хорошая, но очень скромная, слишком даже. Росла одиноко. Оно понятно – среда к общению не располагала. Как у замечательного советского поэта Сергея Смирнова написано:
Не в ту среду попал кристалл,Но растворяться в ней не стал,Кристаллу не присталоТерятьА жить-то надо! И рожать надо. Женщина все-таки… Да и простое человеческое счастье не помешало бы…
– Погоди, мы выпьем, – перебил рассказчика Басс, и вы снова выпили.
«Хорошее виски», – вновь подумал ты.
Земляничкин вдохновлялся своим рассказом, но, возвращаясь в прошлое, как бы грустнел.
– Понимаете, Евгений, Евгений, да? Понимаете, какое было дело… Кроме как по служебным делам, мы ни с кем не общались. С теми, кто был, так сказать, ниже нас, общаться не позволяла система, так она была выстроена. А, что называется, со своими мы могли общаться только в рамках официальных мероприятий, неофициальное общение могло вызвать подозрения.
– А выше не было никого! – смеясь и наливая по третьей, подсказал Басс.
– Выше не было никого, – как-то безрадостно согласился бывший член Политбюро.
– Вы были боги! – Академик протянул тебе стаканчик и подмигнул.
– Скажешь тоже, Израиль, – обиделся Фрол Кузьмич и отстранился, морщась, ощутив запах алкоголя. – Выпивай и не мешай рассказывать. Но вышла все-таки замуж, хотя ей было уже около сорока… Но хороший человек, химик, смирный… Живут, а… – рассказчик покосился на спящую у своего плеча девочку и произнес шепотом: – Не беременеет. Проверили его, проверили ее – все как будто в порядке, а нет как нет. Пошла по врачам, и один, вместо того чтобы лечить, в церковь ее направил… И начались наши хождения по мукам… Он-то ничего, а она такая сделалась набожная, что просто ужас… А представляете, что было бы, если бы узнали, что дочь Земляничкина из церкви не вылезает, попам руки целует, представляете, что мне стоило эту информацию скрыть? Ну, ходит, молится, а все равно не беременеет. Я говорю: «Ну всё! Хватит, – говорю, – дурака валять, поедем в Германию, там все делают так, что любая родит». Плачет… «Погоди, папа, есть еще один монастырь, там есть дорожка – если по ней пройдешь…» Представляете, в каком состоянии она уже была? Дорожка…
– «Ну, хорошо, – говорю, – поезжай, раз так, но оттуда сразу в Германию, обещаешь?» – «Обещаю». Уехала, приехала… И поехали в Германию сразу, в ФРГ, визит пришлось организовать по линии рабочего движения. Приезжаем и… – Земляничкин неожиданно оборвал свой рассказ и замолчал, смущенно глядя себе под ноги.
– «Взыграло во чреве»! – иронично, но важно подсказал Басс.
Земляничкин смущенно пожал плечами и кивнул.
– Немцы даже были удивлены.
– Чудо? – еще более насмешливо подсказал академик.
– То-то и оно, – растерянно согласился бывший член Политбюро. – Ну ладно, родилась девочка. А как ее назвать – для этого она мужа в тот монастырь отправила к тому самому монаху. Тот и сказал: «Катерина, в честь святой Екатерины, конечно». Ну, Катерина так Катерина, а времена уже лихие наступили, девяностый год, канун великого предательства. Ну, что-то некогда им было ее записать, я говорю: «А давайте я метрику на нее получу»? Они и рады… Никогда их такими вещами не баловал, а тут… Ну и записал, – старик хрипло засмеялся, – не Катей, а Кларой… В честь нашей… – Земляничкин ласково посмотрел на гроб. В его маленьких мелких глазках появились вдруг мутные стариковские слезки.